Обречëнная быть. Аксинья Цареградова

я могу сделать для неё?

      Отец Веры покачал головой.

      – Вы издеваетесь…

      – Она просила нас, чтобы ты оставил её.

      Егор схватил вазу и… прижал с груди.

      – Я могу хоть письмо ей написать?

      – Не надо.

      Вы жестоки. Горе сделало вас такими? Обычно оно смягчает сердце. Вы даже не даёте мне надежды… – Егор был совсем потерян, он безотчётным движением поставил вазу на место.

      – Егор…

      – Можно я хотя бы в её комнате посижу, прошу вас.

      Отец вздохнул.

      – Ну проходи, – разрешил он.

      Егор вошёл в комнату своей возлюбленной. Какой давящей была пустота в этой комнате! Он сел на край её кровати. Повсюду висели и стояли рамки с фотографиями: здесь маленькая Вера с большой собакой, здесь Вера пошла в первый класс, тут она с папой ест крабов на берегу моря, а здесь… здесь они. Сидят, обняв друг друга крепко–крепко. А на лицах столько счастья! В глазах столько блеска. Егор взял эту фото–рамку и начал с грустной улыбкой разглядывать брови, нос, щёки Веры. Какая же она у него красивая! Какие волосы, какие локоны! Как много бы отдал сейчас, чтобы прижать их к своим щекам.

      “Верочка… ты дура!” – оборвал он свои размышления этой внезапной и злой фразой и покраснел. Но на самом деле, разве не дура? Наверное, нет – она много читала, всегда стремилась к знаниям, всегда совершала какие-то открытия, она таскала Егора по музеям и выставкам. Глаза Егора начали наполняться слезами. Он глубоко вздохнул и взял подушку Веры (бельё было не снято) и уткнулся в него лицом. Она пахла Верой… Таким нежным и таким знакомым ароматом… Да, запахи сильно бьют по памяти. Они быстрее окунают человека в воспоминания и больнее сковывают сердце, нежели какие‐либо памятные вещи или фотографии. Егор вспоминал, как бывало, Вера начнёт что–нибудь быстро и сумбурно рассказывать, потом прервётся, обратив внимание собеседника на изменчивость погоды, кривое дерево или какого-то чудного прохожего, потом, попросит повторить о чём она говорила и продолжит дальше. Бывало, она рассказывала что-то с толком, с расстановкой, вкладывая в рассказ, что говорится, всю свою душу. Егор вспоминал её особые истории, неповторимые по своей забавности, когда она со своими подружками занималась разного рода чудачествами. “И где же сейчас эти подружки? Почему они не остановили её?” – подумал Егор и глубоко вздохнул. А может они её и отпустили и поняли, а только он один дурак её не разумеет, хочет, чтобы она была рядом с ним. А ещё лучше – здорова и, как обычно, весела. Егор не знал, что последнее время, когда всю большую часть она ходила по врачам, сдавая те или иные анализы, она предпочитала проводить досуг с ним, с Егором. Только с ним. А с подругами как-то и звонки стали реже, и приключения потеряли свою забавную пикантность, и они подавно не знали, что Вера больна. Да, две её лучшие подруги не отпустили бы её, просто схватились бы за неё и держали, пока она не передумает уезжать. А она бы и не передумала, – вышел бы скандал. Узнав о её участи, они стали бы чаще видеться и рассказывать только