Свет матёрый. Андрей Лушников

голодной рыщет финкой

      В потёртом рукаве.

      Мне память – как железо.

      И как у зверя гон.

      Слыхал я – из обреза

      Застрелен Ветрогон.

      Что сам он выбрал средство

      Земной закончить путь.

      Серёгу, словно детство,

      Легко мне вспомянуть.

      Ах, детство. В море мглистом

      Ты камень бел-горюч.

      Приехал я туристом

      На монастырский ключ.

      Вдруг в церкви на скамейке,

      Под золотом икон,

      В потрёпанной скуфейке…

      «Серёга? Ветрогон?»

      Сидел он, чуть сутулясь.

      А прошлое текло.

      Сказал: «Вы обманулись».

      И посмотрел светло.

      Там, где двое – во имя твоё

      «Люди, верьте иль не верьте…»

      Люди, верьте иль не верьте,

      Я узнаю со спины:

      Руки коротки – у смерти,

      Ноги – осени длинны.

      Трёт покуда смерть ручонки,

      Ходит где-то по гробы —

      Ноги длинные девчонки

      Увлекают по грибы.

      В лес ведёт она спросонок,

      Только вы о том молчок!

      Груздь проснулся октябрёнок

      И зевает – дурачок.

      Сочельник

      Юлии

      Чаёк на кухне с имбирём.

      Канун. Сочельник.

      И ничего не заберём

      Мы в понедельник.

      Друг-другу мы с тобой вот-вот

      Простим ошибки.

      Ко мне плывёт Чеширский Кот

      Твоей улыбки.

      Порой, у нас, как номер шесть,

      Ума-палата.

      Но в ней мы делим всё, чем днесь

      Душа богата.

      Лишь тело стало чуть бедней —

      Никак не скрою,

      Что мы с тобой уж сорок дней,

      Как брат с сестрою.

      С утра надежды лучик твёрд,

      С ажиотажем —

      Так, что в багете натюрморт

      Глядит пейзажем.

      Горит на нём с утра звезда

      Над головами.

      И едут, едут поезда

      За ней с волхвами,

      Везут с мороза Рождество

      И запах лета,

      В котором больше ничего

      Нет, кроме света.

      «Где мы с телом кукуем вдвоём…»

      Где мы с телом кукуем вдвоём,

      Кособоким вороним гнездом,

      Окружённый густым купырём

      Над рекой накренился наш дом.

      А в дому только печь да кровать,

      И остыла в печи головня.

      У меня нет причин горевать —

      Тело любит как может меня.

      И гуляет по мне его плеть

      Из огня да опять в полымя,

      Неповадно чтоб было и впредь —

      Тело держит за горло меня.

      Но ночами, осоки острей,

      Песня режет ходы в кулаке,

      Прорезается из купырей

      Там, где небо склонилось к реке.

      И когда тело в пьяном бреду

      В сапожищах ползёт на кровать,

      Я её за калитку веду

      В непроглядную ночь куковать.

      Мальчик и река

      Мальчишка загорелый

      Прокрался