Игра в Крокодильчика. Часть 2 (За грибами в Андорру). Сергей Николаевич Полторак

убеждал он отца Олега.

      – Понимаешь, Мишаня, дорогой ты мой человек, – батюшка со значением погладил свою бороду, – у тебя, увы, нет моего артистизма, и, прости за прямоту, обволакивающего шарма. Тебе больше допрос военнопленного подойдет. Кроме того, у тебя ж опыта больше!

      – Жопа-то у тебя больше будет, – проворчал Майонез, но спорить не стал. – Ладно, поеду к этому Лумумбе, я с ним найду общий язык.

      Мишка Майонез отказался от любезного предложения Генки Смирнова ехать на его машине:

      – Спасибо, Цубер, я и на муниципальном транспорте доеду – привычнее. Да и у тебя машина должна быть под боком.

      Минут через пять он уже сидел в уютном вагоне электрички. Напротив него развалился пассажир лет тридцати пяти с газетой в руках. Рядом, у окна, сидел мальчишка лет семи-восьми, постоянно донимавший его вопросами:

      – Пап, а пап, а что ты читаешь?

      – Газету, отстань.

      – А картинки там есть?

      – Есть, отстань! Смотри в окно, – не отрываясь от газеты приказал строгий отец.

      За окном на поляне паслась одинокая кобыла.

      – Вау, па! Прикинь, какой здоровский хос торчит! – радостно заверещало дитятько.

      Отец, не отрываясь от газеты, врезал сыночку оглушительный подзатыльник.

      – Я тебя, сукин сын, когда научу по-русски говорить?!

      – Батя, блин, ну глянь, какая коняга! – басовито заныл сынок.

      – Угу, – удовлетворительно кивнул отец, мельком взглянув в окно, вновь углубился в чтение.

      Справа, через проход, сидела странная пара: седовласый мужчина в строгом костюме с бабочкой и мужик в синей спецовке. У обладателя бабочки голос был глубокий, с начесом:

      – Понимаете, дорогой друг, – вышивал он золотистым тенором, – на мой творческий процесс, на поэтическое творчество, так сказать, огромное воздействие оказывает, как сказал бы Зигмунд Фрейд, процесс сублимации.

      – Процесс чего? – потянулся к знаниям работяга.

      – Ну, как бы Вам это объяснить попроще, – заволновался поэт. – Это, понимаете ли, некий психический процесс переключения энергии аффективных влечений на сферу культурного творчества.

      – Ну, ты изложил, профессор хренов, – возмутился гегемон, – проще можно?

      Сидевший рядом очкастый парень, по виду студент, неожиданно встрял в разговор.

      – А че тут понимать? Тебя от жизни плющит, колбасит и торкет, так?

      – Так! – согласился мужик. – Иной раз – поубивал бы всех к едрене-фене!

      – Во-от! – обрадовался пониманию очкарик. – А ты вместо этого пишешь стихи – выхлоп такой у тебя.

      – Да, точно! Молодец, методист, разъяснил. Только стихи-то мне – по барабану. Всякие там писюльки типа

      «Сидит ворона крыше на,

      Ах, какая вышина» —

      это не мое. У меня братан меньший, правда, пишет за эти, за гонореи, или как их там…

      – За гонорары, – мягко поправил мужчина в бабочке.

      – Ну да, наверное, – не стал спорить работяга. –