Не навсегда…. Анна Лис Савкина

ему-то сейчас это казалось ему важным. Он протянул руку, чтобы согнать мух, пальцы ткнулись в мягкую холодную шкуру. Имя было какое-то совсем простое и хорошо знакомое. «Манька? Милка?». Что-то молочное, под цвет проточины. «Простокваша? Кашка?». Емеля нахмурился. Густое молочное имя крутилось в голове, но он никак не мог его ухватить. «Сметанка?». Кончиками пальцев провёл между лошадиными ноздрями. В её имени было что-то сладкое…

      – Манка… Манка!

      Губы зашевелились, но до слуха слова так и не добрались.

      – Манка! ― крикнул Емеля громче.

      Далёкий звук собственного голоса немного привёл его в чувства. Только теперь он заметил перевёрнутую тачанку, зарубленного саблей равенского солдата, который лежал, неестественно запрокинув голову и разинув рот. Медленно, вместе с осознанием случившегося, начал подниматься страх. В теле растекалась тупая боль. Опершись на руку, Емеля смог сесть, земля под ним будто ходила ходуном. Ноги и руки были на месте и в целости – это уже радовало.

      Чуть дальше Манки, привалившись головой к её передним ногам, лежал рыжий мерин в разорванной упряжи со сломанным хомутом. Брюхо и бок животного изрешетили осколки. Вместо левой плюсны был лишь искорёженный кровавый обрубок. Емелю скрутило от рвотного позыва. Убитые были разбросаны боем везде, куда падал взгляд. Третья лошадь, тянувшая тачанку, лежала выше по склону, в стороне от двух других, точнее лежало то, что от неё осталось. Разбитая слизисто-бурая масса с обломками костей была свалена под каурой спиной, уцелевшие шея и голова вовсе казались чем-то инородным. Это была Зорька – своевольная и игривая любимица кучера. Самого Данилы поблизости не было, и Емеля медленно оглянулся в надежде, что и не увидит своего боевого товарища. Бешено прыгающее сердце болезненно сжалось. Судя по позе и кровавому следу, Данила пытался отползти подальше, и Емеле даже показалось, что тот ещё дышит.

      – Братец… Эй! Данька! ― на четвереньках неловко подобрался к нему. ― Данька! Слышь? ― взял приятеля за плечо и попытался перевернуть, но, увидев его изуродованное взрывом и осколками лицо, отпрянул.

      Данила, как мешок, вновь уткнулся в примятую траву.

      – Как же ты на месте не помер… ― пробормотал Емеля, не слыша себя.

      Ему вспомнилось тушка курицы, которая продолжала бегать после отрубания головы.

      – Мож и ты этак…

      Рядом с Зорькой приземлилась ворона и запустила острый клюв в её вываленные внутренности. Несколько секунд Емеля тупо наблюдал за тем, как птица вырывает и заглатывает слизкие ошмётки. Его, возможно, ещё раз бы стошнило, но в желудке было пусто. Вновь глянул на Данилу, ещё на нескольких мертвецов. Вернулся к Манке, согнал мух, погладил её по шее и последний раз прижался лбом к серой морде, улавливая знакомый запах.

      Ноги подкашивались, почти после каждого шага приходилось останавливаться, чтобы удержать равновесие, но это было лучше, чем ползти, то и дело натыкаясь на трупы.

      Боковым зрением заметив какое-то движение, Емеля сначала подумал, что это очередная ворона, коих на поле боя было немало, но тут же понял, что ошибся. Это был равенский солдат – почти мальчишка, как и сам Емеля. Он таращил большие карие глаза, хмурил соболиные брови, беззвучно открывал рот, тыкал в сторону врага наганом, при этом сам выглядел испуганным и, кажется, едва не плакал. Правая его нога ниже бедра была придавлена убитой лошадью и, скорее всего, сломана. Красивое лицо искажалось от боли при каждом движении. Помогать равенцу не было никакого желания, но Емеля подозревал, что, если решит пройти мимо, то получит пулю. Поэтому он просто стоял, пошатываясь, и смотрел на второго пережившего бой счастливчика.

      – Ничерта не слыхать! ― громко сообщил Емеля.

      Лицо солдата явно выразило злую досаду, свободная рука сжалась в кулак, грудная клетка расширилась от глубокого вдоха:

      – Помоги мне! ― заорал он так, что на шее аж вздулась вена, после чего кивнул на мёртвую лошадь и, вроде как, выругался.

      Емеле вдруг стало смешно. Он нередко косил под дурачка, чтобы отлынивать от работы и сейчас мог бы поступить так же. Но обречь человека, пусть даже и врага, на долгие мучения, а, возможно, что и на смерть – слишком жестоко.

      – Шпалер кинь сюды! Опосля помогу!

      – Чего тебе?! ― переспросил равенец.

      – Тоже оглох, чё ли?! Пушку давай! А то так и подохнешь тута!

      Немного поколебавшись и проговорив что-то, солдат бросил наган в сторону собеседника. Оружие оказалось не заряженным, но Емеля на всякий случай сунул его за пояс. Он не знал, сможет ли приподнять или сдвинуть лошадь, но решил, что, в крайнем случае, просто волоком оттащит равенца. Всё равно нога у него уже сломана. Огляделся в поиске того, что можно использовать как рычаг, но поблизости ничего подходящего не было. Вздохнув, Емеля наклонился, тут же чуть не свалился головой вниз и опустился на колени, подсунул руки под лошадиную шею и потянул вверх, стараясь как можно дольше удерживать. Солдат заёрзал, пытаясь отползти, но ничего не вышло.

      – Да ползи ты, размазня! ― прикрикнул Емеля, цепляясь ногтями и ощущая, как неприятно под них забиваются частички