Забытые всеми. Елена Серебрякова

не оказалось ни одного упоминания про золотой треугольник, Батый-сак и вообще про какую-либо реликвию.

      Может быть добытая тетрадь вовсе не дневник Воропаева? – предположил Иволгин.

      – Молодой человек, – с вызовом отреагировал профессор, люди Канариса, его лучшие агенты проникли в дом Ершовой, исследовали обстановку и в стене обнаружили тайник. Из него извлекли тетрадь и икону какого-то святого. Ведь советы – власть безбожная, значит, было чего бояться сотруднице ГУЛАГа.

      – Ее дома не было? – спросил Иволгин.

      – Она ушла на войну.

      – А ее племянник? – вырвалось у Ивана Алексеевича.

      – Если вы про его здоровье, он пока жив, – грубо ответил профессор.

      – Понимаю так, вас интересует мое мнение о содержании дневника, или что-то изменилось и мои услуги вам не интересны, – запустил Иволгин пробный шар.

      – Вот пленка с негативами текста, – профессор вынул пенал и положил его на стол, – в комнате охраны имеется проектор и экран. Хочу чтобы вы изучили дневник и высказали свое мнение. Очень надеюсь, что от моего внимания ускользнуло главное. Там много непонятного для человека из другого мира.

      Профессор и штандартенфюрер уехали, не удостоив присутствующих знаками внимания. Тут же из кабинета охраны принесли проектор, повесили экран и опустили шторы. Видимо от безделья офицеры надеялись присоединиться к просмотру. Иволгину пришлось напомнить о секретности материалов, и охрану будто сдуло ветром. Кондратьев сел рядом с Иволгиным, но на долго его не хватило. Конечно почерк белым по черному с ходу прочитать очень сложно. Ко всему пришлось привыкать к неразборчивому почерку автора. В конце концов Иван Алексеевич взял лист бумаги и переписывал слова своей рукой. Дневник начинался с 13 марта 1917 года. В первой записи Воропаев отметил события, случившиеся после отречения Государя от престола. Он писал про истинные безобразия после того, как убрали с улиц городовых. Сетовал, что теперь не знают кому жаловаться и куда идти со своими проблемами. Углицкие чиновники не знали, как угодить новым властителям, и творили бесчинства.

      «Вчера вывезли с моего склада грузовик готовой продукции. Куда повезли и зачем не ведаю. Говорили про какой-то налог»;

      «30 марта 1917 года разгромили винные склады Померанцева. Сперва приехали на грузовике, точь-в-точь, как ко мне. Загрузили и уехали, ворота оставили открытыми. Следом двинул народ. Когда приехал Померанцев, на складах осталась только сельтерская»;

      «4 апреля 1917 года. Дал приют пяти солдатам с фронта. То ли их отпустили, то ли они сбежали, не мое дело. Все только радовались, что живы и все закончилось. Надеялись, получить много земли»;

      «6 апреля 1917 года. Происходящее не понимаю. Словно играют какой-то спектакль. Вроде все не настоящее. На улицах грабят, убивают, уродуют и каждый за себя».

      Иволгин уже через два часа научился читать написанное и мог отделять зерна от плевел. Наконец, он увидел первое, что заинтересовало. «27 октября. Снова перемены, сказывают, правительство разбежалось. В Ярославль