Страж и Советник. Роман-свидетель. Алексей Грякалов

он был только в войну, остались граждане, которым не нравится ни одна власть.

      Никто не мог сломать взгляд Президента

      Президент признает только собственный неустрашимый ничем взгляд.

      Когда ты, наконец, достиг самой высокой

                                                                                    вершины,

      Все другие горы перед твоим взором стали

                            неожиданно маленькими.

      – В Китае высокая духовность? – Спросил я у рядом стоящего китайского коллеги.

      – В Китае никакой духовности нет! – Улыбнулся и воздел руку, показывая в голову делегации.

      – А что есть?

      – Только сила… почтение. И страх!

      После перелета вслед земному вращению кружится голова.

      И в самолете, когда открыл шторку на иллюминаторе, показалось, что мир еще не успел ни разу протанцевать вокруг оси, ревели драконы-двигатели, яро рождался какой-то будто бы напоказ особенно красный революционный небесный рассвет, в Китае видел только два изображения Великого Кормчего – на его собственном Мавзолее и на стене клуба в музее шелка.

      В выцветающих красках вздымал вперед могучую руку облупившийся призыв Кормчего, за стеной в специальных кормушках черви пожирали шелковичные листья. И когда все любопытствующие из свиты прошли, я тоже выставил на сцене повторение-жест, скопировал фигуру со вздетой рукой, снимок никому не показывал, но увидел его выложенным на чужом сайте. А китаянка-переводчица Наташа сдержанно улыбалась на повторенный жест: она не успешная, муж ее оставил.

      Шелковичные черви копошились под стеклами.

      – С китайской женщиной был? Хорошо?

      – Нет… наверное, хорошо!

      Оба могучих лидера стояли в тридцати шагах от нас.

      Я вручил ему сигареты с образом Петра-императора.

      Китаец вслух прочел черные буквы: КУРЕНИЕ УБИВАЕТ.

      И стал расспрашивать, а я рад похвалиться никому почти неизвестным воспоминаньем о поэте-нобелианте. Шли на день рожденья к двум девицам на Васильевский остров будущий лауреат и его друг, что издал первую книжечку поэта в родном Ленинграде. Три рубля у друзей было: можно букет гладиолусов, можно бутылку водки.

      И на цветы после мужского выбора не осталось. Тогда будущий нобелиант написал фломастером на этикетке.

      – Какие мои самые известные строчки в России? – Через много лет спросил у давнего друга.

      – Ни креста, ни погоста не хочу выбирать – на Васильевский остров я приду умирать.

      – Ты помнишь?

      Как раз то, что написал красным фломастером на этикетке «Столичной».

      Я рассказывал китайскому коммунисту, он кивал на каждый танк, стволы торчали за пределы перенаселенной поднебесной империи. Кивал без опасений, мы стояли в самом конце делегаций – два серых мышонка-советника.

      И когда пошли строем луноликие китаянки в белом, собеседник вежливо по-китайски:

      – Стихи… нет. Троцкий! Коммунист! Не Бродский, Троцкий!

      – Лев Троцкий?

      – Я издал пять томов!

      – На