Страж и Советник. Роман-свидетель. Алексей Грякалов

не было, брат Борис зашамарил стальной швайкой в оба колеса с правого бока.

      В схроне нашли какие-то старые газеты и длинные бумажные деньги давних времен.

      И хоть налицо вещдоки, ни в какую конспирологию верить не собираюсь. Предпочесть демокритовскую первопричину персидскому престолу? – сегодня первопричин нет, а доморощенная конспирология давно проросла случайными всходами на огрехах.

      Но хорошая история идет, как известно, сразу в две стороны.

      3. Вербовка без цели

      Неудачно я ответил, когда наместник президентской рати на берегах Невы окликнул из конца коридора.

      – Вступай в партию!

      – А в какую?

      Главный тогда на невских берегах единоросс понял, что я не созрел для главного дела. У него уже не спросишь, лежит на Смоленском кладбище. Но он будто поучаствовал в странной игре – держать меня вблизи неведомого мне замысла.

      И продолжали к чему-то почти незаметно, но неотступно вести, будто готовили для неведомого, наверное, последнего для меня исполнения. Но отшельник уже не учится и не учит. Смотрит на красные гроздья рябины под окном, стараясь не отрывать взгляда от слов. И есть слова, которые способы силы лишать. Да после запахов копченых чебаков и гомона базара странно толковать о соотношении мифа и существования – пострадал Лосев от Троцкого как раз за то, что идеологию хотел окоротить чудом жизни. Китайцу-троцкисту надо было это пересказать, да ведь китаец слушает только про то, что сам знает.

      Какими словами можно окоротить и ослабить силу? Даже силу могучего Президента?

      Неужели словами из книги о Розанове?

      Рюдигер Сафрански написал книги о Хайдеггере, Ницше и о романтиках, Жан-Франсуа Лиотар повествовал о благородном авантюристе и писателе Андре Мальро, что приезжал на горьковский съезд писателей, – в разгар свального застолья названный Радеком мелким буржуйчиком, поднял тост за перманентного ниспровергателя Льва Давидовича Троцкого: «О нем тут не говорят! Но именно он тут присутствует!». Почти никто не различил слов, кроме женщины, что стояла рядом. А Розанов у меня на страницах снова по-детски пил молоко от вымистой кормилицы-коровы, курил в полнейший кейф от первых классов до самой старости, рассуждал про тайну миквы и заброшенно по-стариковски переживал голод и гражданские распри. Упал в канаву, когда возвращался из любимой им бани. И потом диктовал дочке строки, поглядывал на свечечку: пока горит, Таня, еще на рублик напишем.

      Секрет в вечной и неумолчной музыке в душе: звучит, а кто знает?

      Меньше всего автор.

      И так можно было бы провести дни, еще оставшиеся, помня, что проживать нужно каждый день, как последний. Свободно на холоде, радуясь теплу. Лампадку за правым плечом затеплив.

      А что за левым?

      И вдруг тот, кто окликнул: «Вступай в партию!», позвал для разговора.

      Я впервые видел вблизи настоящего сенатора.

      – Знаешь, кто такой бэбиситор? – Он говорил мне ты, когда были вдвоем.

      – Тот,