Страж и Советник. Роман-свидетель. Алексей Грякалов

в Думу учиться правильно править. А вот несколько раз повторенное постановление о неприкосновенности членов Совета Федерации и депутатов Государственной Думы – как насчет вечности?

      Распространяется неприкосновенность хоть в малой степени на меня – ведь всегда свидетелей устраняют?

      Я открыл заранее приготовленные строчки для разговора.

      Западничество – горькое начало русской истории.

      Опасно немцам сближаться с русскими, ведь русская утробушка немедленно переваривает их и обращает в русскую кровь, в русское мясо, в русскую душу.

      Внешнее – политическое, а внутреннее – религиозное.

      Нравственная правда или национальный эрос: опыт войны.

      Ружья и моральный закон.

      Логика мысли и жизни – вообще удел немногих.

      Нумизматика есть немножко древнее жертвоприношение – последнее оставшееся нам.

      Мессианизм – опасен.

      Мы довели историю свою до мглы, до ночи. Но – перелом. К свету, к рассвету! К великим утверждениям. К великим «да» в истории, на место целый век господствующим «нет».

      Звезды не пожалеют – мать пожалеет.

      Солнце в окна библиотеки светило холодно по-осеннему – в Москве всегда ярче, чем в Петербурге. И то, что Розанов написал, к житейским осеням во всех местностях известно. Но Розанов, словно бы возражая Августину о том, что существует лишь настоящее – время противоречит самому себе, его нигде нет, будущее становится прошедшим, не переходя через настоящее, нежившее, не живя, отживает, – из своего времени Розанов пригоршнями жадно хватал мое теперешнее библиотечное время, хлестал березовым банным веником, – до бани большой охотник.

      Время всегда только было и всегда только будет?

      Однако же оно есть, существует – библиотекарша в девичьей цветущей поре, я по-розановски любовно льнул к ней в своем осенеющем времени. Во времени, которое или еще только готовится стать или уже стремительно проходит, – в непостижимости пребывает все, вне его ничто не может пребывать. И Розанов снова: загадка времени вообще сложна, а в ситуации кризиса временнóго измерения кажется неразрешимой – предстает именно как апокалипсис.

      Библиотекарша поглядывала на телефон, скоро время свиданий. А мне на свидание не с кем.

      Как иметь дело с тем, что стремительно пролетит?

      Что скажу, когда Президент смотрит в лицо? Ведь встреча в этом стремительном – апокалиптическом – исчезновении. Нет силы для разговора, а слова без силы немного значат.

      И Розанов с неутешающим усмирением: погибнет или не погибнет человечество – это ничего не изменяет в вопросе о существовании некоей странной целесообразности. Ни человеческое счастье, ни человеческие бедствия не придадут бытию целесообразности, если в нем нет ее, не отнимут ее, если она в нем есть. Целесообразность в мире факт внешний для человека, не подчиненный его воле: признавать это или отрицать есть дело исключительно познания. Да не согласится человечество обмануть