Страж и Советник. Роман-свидетель. Алексей Грякалов

считать, что он знал слова общее, утвердительное, отрицательное, желательное бытие, сущность, неопределенность и другие ничего не выражающие слова схоластов. Но весь язык, приобретенный и обогащенный Адамом и его потомством, был снова утрачен, когда строили Вавилонскую башню, Бог покарал каждого за мятеж забвением прежнего языка.

      – А Советский Союз?

      – Простите?

      – Вавилонская башня?

      Гоббс из открытого шлюза ничего не знал про советский народ – новую общность. И ничего не знал про соборность, силу, тербаты, террор. А слишком доверяющие книгам люди проводят время в порхании, не обращаясь к истокам.

      – А в чем исток? – Президент прерывал на самом, казалось бы, ясном месте.

      – Жизнь бесконечна… человек конечен. Исток философии, исток музыки! Письмо любовно по своей природе.

      – А что дает любовь?

      – Любовь дает бессмертие! – Открылась папка с диалогом Платона «Пир».

      – А после демократии всегда приходит Тиран? – Президент знал не только этот диалог.

      – Ад есть?

      – Каждый носит его в себе.

      – Жить без любви можно?

      – Можно… безлюбовный ад!

      – И что такое любовь? —

      – То, наверное, чего больше нет?

      И в его взгляде ни любопытства, ни желания понять, ни интереса ко мне. Он жил в каком-то странном прободении времени. И сейчас во мне отыскивал то, что видел и знал: Гоббс привел Левиафана и Бегемота, визжали свиньи с горящей щетиной, дико ревели от их визга боевые слоны, топтали своих и чужих, либералы на площадях революционной подделки напрягли голоса, глухо ворчали потревоженные губернские и уездные города, на площадях взвивались призывы, иногда постреливали. Открытие охоты на человека было не так, как в сезон на уток, целились в каждом дне, падали двуногие селезни и утицы, скулили полицейские псы, дымились стволы, пыж тлел на позеленевшей после дождя свежей отаве. Зерно согревалось в буртах, подорожала в очередной раз солярка, два новых полка истребителей пятого поколения встали на боевое дежурство.

      Я так успел подумать – Президент был совсем рядом, так иногда кто-то великий бывает рядом в снах.

      Но детали и жесты не складывались в слова.

      И любовь, о которой я сказал, перемежая папки и шлюзы, осталась в строчках, иногда на целых страницах, но уже почти никогда во всей книге от начала и до конца. Только голый в пупырышках от ветра живот чудесной женщины, будто став органом без тела, мелкими шажками пробегал по Конногвардейскому бульвару, чтоб занять свое место на выставке в Манеже. Эта всепроникающая неопределенность повсюду вползала, как новый страх-террор, в это забвенье истока ныряли сотни странных непредсказуемых персонажей. Они верили оторвавшимся от истоков словам; – этих людей, говорил Гоббс, можно уподобить птицам, влетевшим через дымовую трубу и видящим себя запертыми в комнате; они порхают, привлекаемые обманчивым светом оконного стекла, не хватает ума сообразить, каким путем они влетели.

      А мы сейчас по свободному от всех прочих машин проспекту – бронированный дизель глухо ревел в