Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку. Лена Сокол

окне, – мне пора.

      – Значит, не дашь номер, вредина?

      – Нет. – Я взялась за ручку двери…

      Та открылась совершенно бесшумно – не то, что в старой восьмерке моего брата: матерой отечественной тачке, но такой уютной и милой. Там все бряцало, будь здоров. Пашка купил себе ее месяц назад всего за пару десятков тысяч рублей и любил теперь едва ли не больше жизни, все никак не мог дождаться, когда получит права.

      – Ма-а-ш!

      – Что еще? – Спросила я, покидая его машину и вместе с ней, казалось, весь тот мир, которому не принадлежу.

      – Я буду скучать.

      Мое сердце пропустило сразу пару ударов.

      Я ничего не ответила, мягко улыбнулась и закрыла дверцу. Пошла, закинув сумку на плечо, а ведь хотелось сказать так много… И все оно было бы лишним, глупым, пустым, преждевременным.

      Вдруг, проснусь завтра и пойму, что это был всего лишь сон? Просто прекрасный сон, от которого так звонко поет теперь сердце в груди…

* * *

      Жопочно.

      С буквой «ш» вместо «ч». Произносится так – [жопошно]. Запишите, я это слово придумала только что, когда восстала с кровати. Именно – не встала, а восстала. Натурально, как из ада – со скрюченными пальцами и руками, тянущимися вперед, будто у зомби. И потому чувствовала себя соответственно вновь выдуманному мной слову.

      Беспомощно простонав, я тут же бухнулась обратно. Не могу встать, хоть кран вызывай. Сначала ненароком подумала на похмелье, но выпила я вчера всего ничего, а организм так странно отреагировал. Голова тяжелая, словно чугунок, ломота во всем теле, и нестерпимая боль в шее. Еще и першение в горле такое, будто проглотила веник.

      И знобит. По-настоящему знобит, мощно так. Заставляя, подрагивать конечностями и щелкать зубами. «Одеялко мое, одеялко, где же ты? Иди сюда, обратно…»

      – Ма-а-ам… – Позвала тихо.

      Голос был слабый, сиплый, словно чей-то чужой, не мой.

      С трудом дотянулась до телефона: семь двадцать. Через десять минут должен прозвенеть будильник, и мама, вероятно, еще дома и собирается на работу.

      – Что, дочь?

      Это она. В одежде и с сумкой через плечо. Я увидела ее размытое изображение и потерла ладонями глаза: точно, так и было, они обильно слезились. Вот же зараза. Не хватало только заболеть! И почему именно сегодня?

      – Эй, что случилось? – Мама подошла ближе и села на край кровати.

      Теперь я видела ее отчетливо: серый плащ, тонкий розовый платочек на шее, милые кудряшки, собранные в аккуратный завиток сбоку парой шпилек-невидимок. И маникюр – чтоб мне провалиться, маникюр!

      – Отлично выглядишь, – просипела я, натягивая одеяло на самый нос.

      – А ты нет, – ее рука коснулась моего лба. – Да ты ведь вся горишь, Машенька!

      – Вот дерьмо… – Я попыталась прочистить горло и тут же ощутила нестерпимую боль. Тысячи острых игл впивались в гортань изнутри. Кашлянула – будто полоснули скальпелем. Кх-кх..

      – Лежи-лежи! Я отпрошусь с работы и посижу с тобой.

      – Нет.

      – Сейчас вызовем врача.

      – Не-не-не! Мам, ты чего? – Я решительно отвергала такой план развития