Жестокеры. Алиса Рува

плитой. Ты все понимаешь и осознаешь, а выбраться не можешь. Ты кричишь, умоляешь достать тебя из-под этой плиты, но тебя никто не слышит. Если не сможешь справиться, то под этой плитой ты проведешь остаток жизни.

      Особенно тяжелым был первый год. Я приходила из школы, падала на кровать и, скорчившись в комочек, раз за разом раздирала в душе свою боль, пока слезы не начинали катиться градом, а тельце – сотрясаться от рыданий.

      «Папа, папочка! Умоляю, будь живым, вернись!»

      Никто и ничто не могло уменьшить мою боль, избавить меня от нее.

      На людей, на весь мир я теперь смотрела сквозь потоки слез.

      Все мое детство потонуло в слезах.

      ***

      Свой самый тяжелый жизненный урок я получила именно тогда – когда мне было десять.

      Я словно вижу: по зеленой, залитой солнцем лужайке бежит маленькая беловолосая девочка, с задорной улыбкой и счастливыми глазами. И вдруг – раз! Прямо на бегу! Это потом, гораздо позже, когда моей страстью стали стихи, я прочитала эти строки Марины Цветаевой: как Судьба «тяжкой дланью» схватила ее за волосы на бегу. Меня моя жестокая Судьба в первый раз схватила за волосы в мои неполные одиннадцать. И ей, видимо, понравилось это со мной проделывать – потом она частенько повторяла…

      Ранимая, до болезненности чувствительная, я переживала смерть отца настолько тяжело, насколько это вообще возможно. Иногда я думала, что это наверняка ошибка: отец не умер (ведь этого просто не может быть!), и его похоронили живого. Застыв в ужасе от того, что мы похоронили его живого, я садилась в кровати и начинала раскачиваться взад-вперед, обхватив голову руками.

      То мне вдруг начинало казаться, что все это просто кошмарный сон, который скоро закончится. Что откроется дверь, войдет отец, и я снова услышу его ласковый мягкий голос:

      – Здравствуй, доча!

      Вскоре мое подсознание нашло новый способ меня истязать: мне стали сниться предельно реальные сны об отце. Он был со мной в этих снах, настолько живой и осязаемый, что я ЗАБЫВАЛА о том, что его больше нет, и вспоминала только, когда просыпалась. Эти несколько мгновений для меня становились сущим адом. Так многократно, раз за разом, я снова УЗНАВАЛА о том, что мой папа умер. Я снова и снова его теряла.

      Через какое-то время я заметила, что стала находить какое-то странное удовлетворение в таком самотерзании. Тогда, в детстве, я еще не знала, что при столкновении с большим горем детская психика может «подсесть» на страдание, а потом всю жизнь просить еще и еще. А ситуации, в которых человек будет страдать, не заставят себя ждать. Их будет много, очень много… по его же невольному запросу.

      ***

      Мои непримиримые споры с тем, кто там, на небесах, начались именно тогда. «Для чего живет и почему страдает человек?». А особенно: «Почему это случилось именно со мной?». Десятилетним ребенком задавала я такие вопросы. Не то чтобы я хотела начать философствовать так рано – жизнь меня заставила.

      Вопросы из разряда «Почему это случилось именно со мной?» особенно мучительны,