Жестокеры. Алиса Рува

доставалось от авторитарной матери, которая считала, что лучше всех знает, как надо жить. Впрочем, кроткий и добродушный, отец находил, как «проучить» ее за постоянные нравоучения. Он «специально любил» эксцентричную рыжеволосую певицу, которую мать почему-то терпеть не могла. Я помню, как отец сломя голову бежал к телевизору, чуть только раздавался это громкий сильный голос, и мать не успевала переключить на другую программу, пока он не услышал.

      По моде того времени, у отца были довольно длинные волосы – ниже мочек ушей. И вечерами, когда мы сидели перед телевизором, я заплетала ему много-много мелких косичек. Он не все из них находил и расплетал – так и уходил утром на работу!

      Отец для меня – это все радостные и светлые дни моего детства. Куча умных интересных книг на его столе, книг обо всем на свете: начиная с карты звездного неба и заканчивая жизнью огромных кашалотов в Тихом океане. Отец, как и я, был невероятно жаден до знаний и его, казалось, интересовало все вокруг. Он был человеком поистине энциклопедических познаний, слишком способный и образованный для нашего городка. Я всегда знала, я чувствовала, что мой отец самый умный и самый лучший. И втайне гордилась им. Я никого не любила сильнее.

      Именно отцу я обязана редким цветом своих волос – светло-русым, с золотым отливом. А еще, очевидно, набором генов, который и сделал меня непохожей ни на кого на свете.

      ***

      У моего отца случился сердечный приступ, когда ему было всего сорок два. В том же возрасте много лет назад ушел его любимый певец: гений-бунтарь, которым отец всю жизнь восхищался. Его надрывные песни под гитару постоянно звучали в нашем доме, с огромных черных грампластинок с розовым бумажным кружочком посередине. На этом кружочке было написано имя этого певца, которое я тогда еще не могла прочитать.

      За полгода до внезапной смерти отца стало происходить странное. Всегда веселый и открытый, отец стал молчаливым и встревоженным. Между бровей у него залегла глубокая складка. А в его глазах, всегда смеющихся и беззаботных, появился страх. Мать тоже ходила сама не своя, даже перестала меня ругать, а только молча смотрела на мои шалости испуганными затравленными глазами. Мы жили в предгрозовой атмосфере, но никто никому ничего не объяснял, никто ничего не спрашивал.

      Помню, в те дни отец часто садился напротив меня, клал руки мне на плечи и долго-долго смотрел мне в глаза с такой тоской, что по моим щекам начинали катиться слезы. Слезы Предчувствия. С тех пор это самое ужасное ощущение: предчувствие страшного, которое вскоре – ты это знаешь – станет явью. Я узнаю его по тому, как тесно становится в груди, как темнеет в глазах, и куда-то словно катится налитая тяжестью голова. От этого ощущения – предчувствия неминуемого горя – не спрятаться нигде. У него даже запах особый есть – запах ладана. Вчерашний ребенок почувствовал этот запах и вмиг – нет, не стал взрослым, – ПОСТАРЕЛ. Я даже выглядела в те годы как маленькая старушка – я сама видела это, глядя на свое отражение в зеркале.

      В те дни