Запах денег. Артур Кангин

Нечего по белу свету кататься перекати-полем!

      Батька сдернул черные очки. Глаза его сверкнули. Но теперь в них Семен прочел что-то жалкое и виноватое.

      – И буду жить, – икнул Семен.

      – Еще налить?

      – Давай. Выпили, закусили ломтиком буженины.

      – У тебя с образованием как? – спросил батька.

      – Высшее. Генетик я. Только институт наш в переломные годы залег на бок.

      – Образованных не жалую. В свое время тысченку-другую умников в расход пустил. Но теперь мне кадры нужны.

      – Тогда горячее время было, – помертвел Сеня.

      – Верно! – усмехнулся батька. – А сейчас – стабильность, внятность. Без умников, увы, коммунизм не построить.

      – Так у вас, по-моему, уже коммунизм.

      – Это верно, – взмахнул кудлатыми волосами батька. – Но, знаешь, сколько энергии уходит, что поддержать коммуну? Пропасть!

      – А чем же я помогу? – зевнул Семен, после горилки сладко хотелось спать.

      – Стань вице-мэром.

      – Согласен! – Семен протянул батьке изнеженную, интеллигентную руку.

4.

      С того дня Семену было назначено десятикратное довольствие, стал он кататься с Глашей, как сыр в масле.

      Народ Сеню зауважал жутко.

      С голов перед ним шапки драли. Некоторые замшелые старушки даже крестились на него, как на икону.

      Обязанностей же у Семена практически не было.

      Он лишь в положенный день выдавал посельчанам мариупольские золотые, да программные речи батьки записывал чистым, синтаксически выверенным, языком.

      Не жизнь началась, а малина!

      Несколько девок-молодух стучали в окно Семена и предлагали свое роскошное тело для телесных утех.

      Сеня всем отказывал.

      Гликерья даже на него обиделась. Мол, не уважаешь ты наших девчат. Уж не контрреволюционер ли в душе?!

      Парочку раз пришлось пройтись на сеновал с красотками. С Машей и Лилией. Ничего, понравились. Только его рыжая Глашка в сто крат слаще.

      Ест, пьет Семен, полнеет, и вдруг – заскучал.

      Все чин чинарем, только маета это все, томление духа, как в столице.

      Взгрустнул Сеня, усиленно горилку запил.

      С раздачей золотых как-то раз напортачил.

      Выпил он с похмелюги и стал весел и глуп.

      Пришел народец за довольствием, а Семен распахнул дверь в погреб, да как гаркнет:

      – Берите, братья и сестры, сколько влезет. Сколько вынесите!

      Шарахнулся народец не к погребу, а от него.

      Чертыхаются, отплевываются.

      А потом одна старушонка соленый огурчик Сене в лапу сунула. Мол, подкрепись, кормилец, авось, хмель-то и вылетит.

      Сжевал Сеня огурчик. Только хуже стало. Вытошнило его в три ручья.

      Покивал народ головами, да и побрел восвояси с пустыми карманами.

      Вечером вестовой вызвал Семена к Махно.

      Срочно! Без промедленья! Экстренно!

      Пришел Сеня в ставку Махно, а тот даже сесть на табуретец не предлагает. Брови хмурит.

      Помолчали.

      – Ты что ж,