Три девушки и одна под кроватью. Григорий Жадько

что ее губы почти касались моих. – Вы вгоняете меня в краску!

      – И все равно они ждали меня! – убежденно продолжал настаивать я. – И сейчас ждут!

      – Я скоро провалюсь сквозь землю! Я ведь совсем не такая!

      – Вы боитесь!

      – Еще как! Все во мне восстает!

      – Ну тогда еще чуть-чуть?!

      – Ни в коем случае!

      – А так?!

      Я нежно потрогал ее воспаленные губы подушечками пальцев, провел по ним и поцеловал ее в уголки губ. Ресницы ее затрепетали, дыхание участилось и мы вновь слились в горячем и чувственном поцелуе. Голова ее клонилась, я доминировал сверху и буквально растворялся в ней.

      Наконец, она усилием воли оттолкнула меня. Отодвинулась в угол и заплакала.

      – О чем вы плачете? Маша! – растерялся я, не понимая ее реакции. – Зачем так огорчаетесь?

      – Я ничего не могу!! Все во мне восстает! Сопротивляется! – начала она горячо и с вызовом. – Я хочу обратиться к царю нашему, небесному – за спасением! Это все пошло! Пошло!! Да!!! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, то сейчас должны уйти! Слышите!! Я не могу вас выгнать! Вы сами должны это сделать! Прошу вас! Заклинаю всеми святыми!!!

      Я отстранился и посмотрел на нее. Она была так прекрасна в эти мгновения. Во мне боролись противоречивые чувства.

      – Маша! Милая Маша! – шепнули мои губы.

      – Нет! – горячо прервала она меня. – Я замужем! Я учительница! Вы должны меня понять! Так нельзя! Я себе никогда не прощу! Умоляю вас. Правда! Правда! Это не надо и вам! Давайте расстанемся как есть! Оставим теплые воспоминания!

      – Я понял! Я все понял! – со вздохом произнес я.

      Она крепко, благодарно сжала мои руки и отпустила. Ее руки дрожали. Она вся дрожала. Я ее так чувствовал, но не знал что делать! Понимал, что это граница. Рубикон. Но она так просила! Даже молила!

      И тогда я опустился на колени. Нашел ее ладошки и поцеловал каждый пальчик в отдельности. Потом встал и вышел в коридор. Это далось тяжело! Я, даже закрыв дверь, ушел не сразу. Ждал что она остановит, позовет. Но этого не случилось!

      Проводник уже зажег тусклые фонари. Они горели в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его – сколько давали направление для движения.

      В последний раз, взглянув на заветную дверь, я нашел силы отвернуться и пошел как в тумане. Я не шел, брел, волочил ноги, и эти несколько метров показались мне очень долгими и трудными.

      Зайдя в купе, я хотел рухнуть на лавку, но подошел к окну и стал тупо глядеть в черный проем. Дыхание мое стало восстанавливаться, туман в глазах редеть, но руки слегка подрагивали. Скоро должен был показаться Лахтинский разлив. И, правда, поезд замедлил скорость и неспешно вполз на 200-метровый свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я ни смотрел в ночь – дамбы не было видно, только угадывалось, что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось, но никак не могло поглотить.

      «Скоро Сестрорецк, – мелькнула мысль в голове. – И все кончится!! Нежные касания двух