Быки для гекатомбы. Владимир Острин

станка принялся за производство самокрутки.

      – А что это за место? – решился нарушить тишину Вадим.

      – До революции тут церковь была. Хотя как церковь – видите просторную залу? Здешним людом она сионской горницей звалась. Соберутся, бывало, человек сто и радеют, себя не щадя. Марию зовут, Марфу гонят, – хихикнул старик. – В Гражданскую тут сидели красные, заведовали продразверсткой и прочей дьявольщиной. Здесь ведь стояла деревня, причем с буйным таким, драчливым народцем. Потом, ясное дело, беднота поехала город покорять, а кулаки – степь. Во время войны, хоть немцы сюда и не дошли, в здании располагался какой-то второстепенный командный пункт, а после оно перешло снабженцам, приписанным к воинской части. Складировали тут всякую мишуру в духе первомайских вывесок. Если бы вы отправились дальше той проселочной дорогой, то вышли бы как раз на остатки стрельбища, а потом и на заброшенные казармы, но не там свернули… В восьмидесятых здесь планировалось поставить радары – якобы очень удачное место на пригорке, второе здание даже снесли… Остатки фундамента до сих пор различимы. Но потом все забросили, а часть расформировали… Короче говоря, богатая история у этого здания.

      – Ого… – я слушал, удивленный глубокими познаниями в столь незначительном предмете. – А вы откуда знаете?

      – Я вырос в этих краях. Затем уехал в Москву. Теперь я снова здесь, вернулся сюда с Михаилом исполнять свое предназначение, – Иван Евфимович отвел глаза к потолку и задумался.

      – Интересная у вас жизнь была, наверное, – во мне взыграло любопытство. – Сейчас вся провинция, наоборот, в Москву едет. Зарплаты, пенсии, карьера, удовольствия – все там. Но по вам видно, что к таким вещам вы отродясь не склонны.

      – Отродясь? Вопрос спорный. Был в моей жизни поворотный момент, до которого все шло просто и как-то скудоумно. С детства я любил мастерить всякие штуки, вот и отучился в одном известном училище на инженера. По распределению пошел на завод – там же, в Москве, – а вскорости и женился. Квартиру мы получили как молодая семья. Любовь прошла, конечно, но зато дитяток родили, дочку и сыночка. Зажили.

      – И что же стряслось? – я ожидал, что случится нежданная беда: погибнет жена или разобьет неизлечимой болезнью детей.

      – А ничего! Веришь ли, нет ли, а сам не знаю. Долго я жил как в бреду, зверем полоумным. Хоть и с удобствами жил. Из норы своей – на завод, оттуда – за детьми. Потом снова в нору. Раз в год – на курорт, в пятницу – к коллегам на чай, в субботу – с приятелями в рюмочную. Все как у людей, в общем. И как-то вдруг я понял, что все в жизни неспроста! Все, понимаешь? До того я воспринимал мир по кусочку, видел никак не связанные фрагменты, которые не складывались воедино. А тут почувствовал, что мир – он неделим, все взаимосвязано, и я – часть этого всего, часть, которая принимает участие в великой вселенской борьбе.

      В борьбе непознаваемых нашим умишком, неисчислимых сил, поле битвы которых – весь мир: и черная дыра Космоса, и наши бренные тела, и бессмертные наши души.

      Старик замер, и морщины на его