Ольга Яковлева. Сергей Иванов

Каждый месяц мама говорила:

      – Надо на почту сбегать…

      А в руках у неё была всегда одинаковая серовато-жёлтая картоночка с таким пушистым оборванным краем. Ольга (уже забыла откуда) знала, что это отцовский перевод. Однажды она заглянула в эту бумажку: «45 руб. 00 коп.». Вот, значит, сколько полагается на её воспитание – сорок пять рублей…

      О бывшем отце и о картонных переводах Ольга думала привычно, спокойно. Только не любила, конечно, когда об этом выспрашивали.

      А Генка – он ведь ничего не знал. Однако сразу почувствовал, что начинается неловкость, и замолчал. «Как Борис Платоныч», – подумала Ольга. И стало приятно, что Генка чем-то похож на старика ботаники.

      – А хочешь, пойдём к нам, – прервал молчание Огоньков. – Чайку по стаканчику треснем…

      – Как треснем?

      – Ну, выпьем. – И вдруг добавил: – У меня дед чего-то загибается. – Постучал пальцем по груди. – Моторчик отказывает.

      Ольга с трудом слушала Огонькова. Слова его были какие-то колючие, будто ежи. Едва возьмёшь – тотчас хотелось бросить. Не могла она себе как-то представить домашнее неторопливое чаепитие со словом «треснуть», а болезнь старика ботаники рядом с придурочным «загибается». Словно Борис Платоныч не человек, а сгоревшая спичка.

      – Ну чего, пойдёшь? – уже нетерпеливо спросил Огоньков.

      Ольга кивнула.

      – Лады!.. Не болит?

      – Прошло уже.

      – Деду скажем, что упала, и больше ни звука… В общем, что без драки. А то знаешь… Он это самое…

      Они шли вдвоём по улице. И Ольга чувствовала себя не очень-то удобно. Идёшь со взрослым мальчишкой, он тащит твой портфель, на брата и сестру – сразу видно! – не похожи…

      А вот Огоньков наоборот: шагал себе как ни в чём не бывало, болтал, сыпал своими неудобными, непривычными для уха словечками. Пожалуй, даже весёлым казался.

      Такая уж была черта у Огонькова. Правда, Ольга распознала её потом. Огоньков если кому верил, если кого принимал в свои, того не стеснялся, с тем разговаривал обо всём и тому доверял. А к слову сказать, таких вот «своих» у Огонькова почти не было. Но зато уж друзей он помнил навсегда. И о каждом говорил мечтательно и грустно. Например, так: «Вот у меня дружок был в лагере, так мы с ним знаешь!..» Но в школе до сих пор ни с кем Огоньков так и не сошёлся. Второй год здесь учился, а всё особняком, всё мимо.

      Только вот одна Ольга за него заступилась.

* * *

      Огоньков, оказывается, жил совсем рядом с ней, в соседнем переулке. Минуты три или четыре ходу. У него был домина с необъятной лестницей, тусклыми длинными зеркалами, стоящими, как стражники, по бокам, и старинным неспешным лифтом.

      Огоньков сперва нажал шестой этаж. Но когда они проезжали третий, быстро нажал красную кнопку «Стоп», открыл дверь.

      – Лифт же испортишь! – сказала Ольга. – Ты что!

      Она, между прочим, правильно ему сказала. Огонькову до третьего можно и на одной ножке допрыгать. А если кто правда на шестом живёт?.. Ольга, например, даже на седьмом жила. Так без лифта туда добираться – это же буквально весь воздух выдышишь.

      Но