Все приключения мушкетеров. Александр Дюма

больше у вас?

      – У меня ее похитили.

      – А! у вас ее похитили! сказал комиссар.

      При этом и Бонасиё почувствовал, что дело все больше запутывалось.

      – Ее похитили! сказал комиссар, – А знаете ли вы, кто ее похитил?

      – Я думаю, что знаю.

      – Кто он такой?

      – Не забудьте, что я не утверждаю, г. комиссар, я только подозреваю.

      – Кого же вы подозреваете? отвечайте откровенно.

      Бонасиё был в величайшем затруднении, следовало ли ему скрывать или говорить все как было. Если ничего не сказать, то могли бы подумать, что он знает слишком много, чтобы во всем признаться, если же сказать все то, видна будет его откровенность. Он решился сказать все.

      – Я подозреваю, сказал он, – человека большого роста, смуглого, с важным лицом, похожего на вельможу, он несколько раз следил за нами, как мне казалось, когда я ждал жену У калитки Лувра, чтобы проводить ее домой.

      Комиссар обнаружил какое-то беспокойство.

      – А как его зовут? сказал он.

      – О! что касается до имени его, то я его не знаю; но ручаюсь вам, что если я когда-нибудь встречу его, то узнаю тотчас же, даже среди тысячи человек.

      Лоб комиссара нахмурился.

      – Вы говорите, что узнали бы его среди тысячи, продолжал он.

      – То есть, сказал Бонасиё, заметив, что проговорился, – то есть…

      – Вы сказали, что узнали бы его, сказал комиссар: – это хорошо, довольно на сегодня, прежде чем мы пойдем дальше, надо уведомить кое-кого, что вы знаете похитителя жены вашей.

      – Но я не сказал вам, что знаю его, отвечал Бонасиё в отчаянии: – я сказал напротив…

      – Уведите пленника, сказал комиссар двум часовым.

      – Куда же вести его? спросил часовой.

      – В тюрьму.

      – В которую?

      – Боже мой! все равно, в которую-нибудь, лишь бы она крепко запиралась, сказал комиссар, с равнодушием, проникнувшим ужасом бедного Бонасиё.

      – Увы! сказал он сам себе: – несчастие пало на мою голову; жена моя сделала какое-нибудь ужасное преступление, меня считают ее сообщником и накажут вместе с нею; она верно проговорилась, призналась в том, что мне все сказала, женщина так слаба! В тюрьму! все равно, в какую-нибудь! каково! ночь пройдет скоро, а завтра будут колесовать, повесят! Ох, Боже мой! Боже мой! сжалься надо мною!

      Не обращая ни малейшего внимания на вопли Бонасиё, к которым впрочем они привыкли, стражи взяли пленника под руки и повели, между тем как комиссар писал наскоро письмо, которого ожидал секретарь.

      Бонасиё не смыкал глаз, не оттого чтобы его тюрьма была слишком неприятна, но потому что тяжелые мысли беспокоили его. Он всю ночь просидел на скамье, дрожа при малейшем шуме, и когда первые лучи солнца проникли в его комнату, ему показалось, что заря приняла мрачные оттенки.

      Вдруг он услышал шум отодвигавшейся задвижки дверей и сделал ужасный скачок. Он думал, что идут за ним, чтобы вести его на эшафот, и потому, когда он увидел, что вместо палача вошли знакомые ему комиссар и секретарь, то готов