Весна безумия. Нелли Ускова

потом помирились?

      – Ага. Через два дня уже забылось всё. Ржали ещё друг над другом на тренировке: «Кто это тебя так отделал?» – «Придурок один, но я ему тоже нос разбил», – подыграл Тим. – Да мы и сейчас, кстати, тоже спорим часто, и это нормально. Чем ближе люди, тем больше у них тёрок и возникает.

      – Это неправильно, – я никак не могла согласиться с Тимом. – Чем ближе люди, тем они должны быть больше схожи во мнениях, подстраиваться друг под друга, уступать. Между близкими вообще не должно быть ссор!

      – Ты сама говоришь «уступать», «подстраиваться»! Это уже один прогибается под другого, в ущерб своим интересам. А если не уступать? Может, твои интересы важнее?!

      – Ради близкого человека можно и уступить.

      – Всем ли?! И всегда ли? – Тим посмотрел на меня и чуть усмехнулся. – Да и с близкими людьми слишком много общей территории, площади соприкосновения, поэтому на ней и возникают постоянные тёрки. И иногда надо всё-таки отстаивать то, что тебе важно, близкие поймут! Им нужно это знать!

      – У нас и с одноклассниками порой возникают тёрки, но не все же близкие люди.

      – Но чем важнее для тебя человек, тем важнее для тебя его, не знаю… благополучие. К примеру, какой-нибудь Захарченко подойдёт и попросит твой шарф потаскать. И будет послан далеко и надолго. А если Инга у тебя попросит шарф? Это уже будет иметь для тебя значение, и если Захарченко так никогда не сделает, то от Инги такого можно ожидать хоть каждый день.

      – И мне не жалко для Инги шарф. Мне для неё вообще ничего не жалко.

      Мы уже давно стояли около моего подъезда, но не расходились. Тим смотрел на меня. Было видно, что ему не терпится высказаться, и он раздумывал, стоит ли озвучивать мнение или нет, но потом прищурился и выдал:

      – А если это будет не шарф? Ведь вчера ты ей не уступила.

      Глава 8. Сломанная психика

      Когда мы разошлись, я никак не могла выкинуть из головы наш разговор с Тимом: мысленно всё ещё с ним спорила, приводила аргументы. Мне казалось, он хотел сказать мне что-то важное, но не стал.

      Из раздумий меня вывела мама:

      – Яна, собирайся! Мы сейчас к Михаилу Захаровичу едем. Он сегодня до пяти в больнице будет.

      – Мам, мне уже получше. Это был просто однократный срыв. Может, не нужно?

      – Вот чтобы таких срывов больше не было, и поедем.

      Михаил Захарович – это психиатр в психоневрологическом отделении детской городской больницы. Ему уже было под пятьдесят, но выглядел он очень хорошо: добрый и позитивный дядька с проницательным взглядом и спокойным голосом, всегда умел расположить к себе и действительно радел за детскую психику, особенно за подростковую.

      Когда я лежала в больнице, мне нравилось, когда Михаил Захарович приходил и говорил по душам. Его рассказы о суицидах и селфхарме порой пробирали до дрожи, ведь за словами стояли реальные случаи. Звучали истории страшно, но психиатр преподносил всё так, что появлялась надежда у тех, кто к нему попадал. Казалось, что всегда всё можно исправить. Его девиз, который прочно завис в голове после