Двадцать лет спустя. Александр Дюма

следует предаваться мрачным мыслям, ваше высочество, – сказал Ла Раме. – Такие мысли убивают скорее селитры.

      – Вам хорошо говорить так, Ла Раме. Если бы я мог ходить по кондитерским, есть пирожки у преемника дядюшки Марто и запивать их бургундским, как вы, я бы тоже не скучал.

      – Да уж, что правда, то правда, ваше высочество: пироги у него превосходные, да и вино прекрасное.

      – Во всяком случае, его кухня и погреб должны быть получше, чем у господина де Шавиньи.

      – А кто мешает вам попробовать его стряпню, ваше высочество? – сказал Ла Раме, попадаясь в ловушку. – Кстати, я обещал ему, что вы станете его покупателем.

      – Хорошо, – согласился герцог. – Если уж мне суждено просидеть в заключении до самой смерти, как позаботился довести до моего сведения милейший Мазарини, то нужно же мне придумать какое-нибудь развлечение под старость. Постараюсь к тому времени сделаться лакомкой.

      – Послушайтесь доброго совета, ваше высочество, не откладывайте этого до старости.

      «Каждого человека, как видно, на погибель души и тела небо наделило хоть одним из семи смертных грехов, если не двумя сразу, – подумал герцог. – Чревоугодие – слабость Ла Раме. Что ж, воспользуемся этим».

      – Послезавтра, кажется, праздник, милый Ла Раме? – спросил он.

      – Да, ваше высочество, троицын день.

      – Не желаете ли дать мне послезавтра урок?

      – Чего?

      – Гастрономии.

      – С большим удовольствием, ваше высочество.

      – Но для этого мы должны остаться вдвоем. Отошлем сторожей обедать в столовую господина де Шавиньи и устроим себе ужин, заказать который я попрошу вас.

      – Гм! – сказал Ла Раме.

      Предложение было очень соблазнительно, но Ла Раме, несмотря на невыгодное мнение о нем Мазарини, был все-таки человек бывалый и знал все ловушки, которые умеют подстраивать узники своим надзирателям. Герцог хвастал не раз, что у него имеется сорок способов побега из крепости. Уж нет ли тут какой хитрости?

      Ла Раме задумался на минуту, но затем рассудил, что раз обед он закажет сам, значит, ничего не будет подсыпано в кушанья или подлито в вино. А напоить его пьяным герцогу, конечно, нечего и надеяться; Ла Раме даже рассмеялся при таком предположении. Наконец ему пришла на ум еще одна мысль, решившая вопрос.

      Герцог следил с тревогой за отражением этого внутреннего монолога на физиономии Ла Раме. Наконец лицо надзирателя просияло.

      – Ну что ж, идет? – спросил герцог.

      – Идет, ваше высочество, но с одним условием.

      – С каким?

      – Гримо будет нам прислуживать за столом.

      Это было как нельзя более кстати для герцога.

      Однако у него хватило сил скрыть свою радость, и он недовольно нахмурился.

      – К черту вашего Гримо! – воскликнул он. – Он испортит мне весь праздник.

      – Я прикажу ему стоять за вашим стулом, ваше высочество, а так как он обычно не говорит ни слова, то вы его не будете ни видеть, ни слышать. И при желании можете воображать, что он находится