Двадцать лет спустя. Александр Дюма

мое оружие в порядке?

      Д’Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.

      – Ваше оружие, монсеньор? – спросил Мушкетон. – Какое оружие?

      – Да мои доспехи, черт возьми!

      – Какие доспехи?

      – Боевые доспехи.

      – Да, монсеньор, – я так думаю по крайней мере.

      – Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь у меня самая резвая?

      – Вулкан.

      – А самая выносливая?

      – Баярд.

      – А ты какую больше всего любишь?

      – Я люблю Рюсто, монсеньор, это славная лошадка, мы с ней прекрасно ладим.

      – Она вынослива, не правда ли?

      – Помесь нормандской породы с мекленбургской. Может бежать день и ночь без передышки.

      – Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех лошадей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и охотничий нож.

      – Значит, мы отправляемся путешествовать? – тревожно спросил Мушкетон.

      Д’Артаньян, выстукивавший дo сих пор неопределенные аккорды, забарабанил марш.

      – Получше того, Мустон! – ответил Портос.

      – Мы едем в поход, сударь? – спросил управитель, и розы на его лице сменились лилиями.

      – Мы опять поступаем на военную службу, Мустон! – ответил Портос, стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид, от которого они давно отвыкли.

      Едва раздались эти слова, как Мушкетон затрепетал; его толстые, с красноватыми прожилками, щеки дрожали. Он взглянул на д’Артаньяна с таким невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без волнения. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:

      – На службу? На службу в королевской армии?

      – И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких приключений – словом, будем вести прежнюю жизнь.

      Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужасная «прежняя жизнь» и делала «теперешнюю» столь приятной.

      – О господи! Что я слышу? – воскликнул Мушкетон, бросая еще более умоляющий взгляд на д’Артаньяна.

      – Что делать, мой милый Мустон! – сказал д’Артаньян. – Значит, судьба…

      Несмотря на то что д’Артаньян постарался не назвать его на «ты» и выговорил его имя так, как хотелось Мушкетону, тот все же почувствовал удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить двери.

      – Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, – сказал Портос тоном, которым Дон Кихот, вероятно, поощрял Санчо седлать своего Серого для последнего похода.

      Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить воздушные замки. От славного винца Мушкетона д’Артаньяну уже мерещились груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу – голубая лента и герцогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.

      На следующее утро, однако, д’Артаньян несколько утешил Мушкетона, объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время вестись в самом Париже и поблизости