Данте в русской культуре. Арам Асоян

закалывает Земфиру и ее возлюбленного. Этот эпизод действительно мог быть написан под впечатлением дантовского сюжета, ибо, работая над поэмой, Пушкин обращался к тексту «Комедии». В добавлениях к беловой редакции, оставшихся в рукописи, есть стихи, которые восходят к одной из терцин семнадцатой песни «Рая»:

      Не испытает мальчик мой,

      Сколь [жестоки пени]

      Сколь черств и горек хлеб чужой –

      Сколь тяжко (медленной) [ногой]

      Всходить на чуждые ступени.

(IV. 446)

      Примечательно, что поэт не сразу отказался от этого добавления, существовала еще одна редакция данного фрагмента (см.: IV, 450). Возможно, что его возникновение связано с постоянным чувством изгнанничества, которое, несмотря на романтическое переосмысление южной ссылки (см.: «Изгнанник самовольный…» (II–1, 218)), остро переживалось поэтом[206]. Чуть ранее он писал: «Печальный, вижу я / Лазурь чужих небес…» (II–1, 188). А в стихотворении «К Овидию», в беловом автографе, находим строки, обращенные к римскому любимцу и опальному гражданину:

      Не славой – участью я равен был тебе,

      Но не унизил ввек изменой беззаконной

      Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.

      В этих стихах «суровый славянин» (II–1, 219) становился рядом с «суровым Данте», который при всей любви к родной Флоренции не мог принять унизительных условий амнистии. Гонители требовали от него публичного покаяния, но он оставался верен себе: «Да не будет того, – заявлял Данте, – чтобы человек, ратующий за справедливость, испытав на себе зло, платил дань, как людям достойным, тем, кто совершил над ним беззаконие»[207]. Этим пафосом «гордой совести» пронизана вся «Божественная комедия».

      Стихи из семнадцатой песни «Рая» (кстати, и их читатель мог встретить у Женгене на языке оригинала) были достаточно популярны в сочинениях просвещенных авторов. В то же время, когда Пушкин делал добавления к беловой редакции «Цыган», Авраам Норов опубликовал элегию «Предсказание Данта», представлявшую в своей основной части перевод терцин из семнадцатой песни «Рая»:

      Ты должен испытать средь многих злоключений,

      Сколь горек хлеб чужой, как тяжело стопам

      Всходить и нисходить чужих домов ступени![208]

      А еще раньше С. П. Жихарев отмечал в «Дневнике студента»: «Как жаль, что Озеров при сочинении прекрасной тирады проклятия Эдипом сына не имел в виду превосходных дантовских стихов, которые так были бы кстати и так согласовывались бы с положением самого Эдипа, испытавшего на себе все бедствия, им сыну предлагаемые…»[209] Далее он цитировал на итальянском популярную терцину. К ней Пушкин обратится еще раз, правда, уже в несколько сниженном плане, для характеристики «пренесчастного создания», Лизаветы Ивановны из «Пиковой дамы» (см.: VII, 233).

      Над «Цыганами» Пушкин работал в ту же пору, что и над третьей главой «Евгения Онегина». Это стоит напомнить, потому что и здесь поэт обращался

206

См.: Фомичёв С. А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л.: Наука, 1986. С. 65.

207

Данте Алигьери. Письма // Данте Алигьери. Малые произведения. М.: Наука, 1968. С. 384.

208

Литературные листки. 1824. Ч. 1., № 5. С. 175.

209

Жихарев С. П. Записки современника. М.: Искусство, 1934. Т. 1. С. 154.