Умрут не все. Айгуль Малахова

мертвая в прихожей лежала. Глаза открытые. Видно, в туалет отправилась, да не дошла, – женщина тихо всхлипнула, опустив голову.

      Договорила, едва слышно:

      – Не живот у неё болел, сердечный приступ был. Боль отдавала в живот. Так медики объяснили. В морг забрали бабу Варю. Хоронить некому, я уже места себе не нахожу, – она замолчала, жалобно глядя на меня.

      От её агрессивности не осталось ни следа.

      – Послушайте, Настя. Я помогу с похоронами, – я подошла к ней ближе. – В каком она морге?

      Женщина изумленно заглянула в мои глаза, тихо ахнула:

      – Вас Господь Бог послал! А вы ей кто?

      – Никто. Когда-то дружила с её дочерью, – солгала я.

      Узнав все, что было нужно, я вышла на улицу, сдерживая, рвущиеся из груди рыдания.

      …На похоронах Варвары Алексеевны было несколько человек, преимущественно соседи, бабушки и дедушки, да знакомая мне Настя. Я смотрела, как комья земли катятся вниз, с глухим стуком ударяясь о крышку гроба и думала о Варваре Алексеевне, бабе Варе.

      Она не перестала любить своего внука, который предал её, она и умерла, переживая за него, боясь, что ему причинят боль. Как это объяснить? Что это – бесконечный альтруизм, материнский инстинкт? А со стороны внука: такой же безмерный эгоизм? Как можно было поступить так бессердечно?! Ответов у меня не было, равно, как и сил. Да и кто я, чтобы судить? Это был хороший удар, мощный хук в челюсть, который выбил из меня всю оставшуюся наивность.

      Варвара Алексеевна была посторонним человеком, которого я видела всего лишь раз, но что-то изменилось после её смерти. Моя благоустроенная жизнь катилась по наклонной плоскости, все больше ускоряясь. Многое теперь виделось в другом свете: уродливом и омерзительно-реальном. Комфортный ванильный мир таял, обнажая безобразно изменившиеся остовы трухлявых идеалов. Я не была виновата в смерти Варвары Алексеевны, наоборот, взяла на себя организацию похорон, но что-то со мной произошло, как будто её внезапный уход стал катализатором. Или – триггером, как сейчас модно говорить.

      Хуже всего было то, что её смерть как будто вновь окунула в чуть отодвинувшееся со временем горе. Как будто содрали наросшую корочку на ране, обнажив болезненную кровоточащую поверхность. Воспоминания атаковали меня с прежней силой, и новые переживания возвращали в старую хандру.

      Надо было лететь в далёкую Башкирию, принимать наследство. Дом в деревне с названием Аютау – всё, что осталось в память о любимой бабушке. Аютау – Медвежья Гора. Мне рассказывали, что раньше здесь водились медведи. Я застыла у кофе-машины, погрузившись в совсем недавнее прошлое, вспоминая печаль в глазах бабушки, когда виделись в последний раз. Она прилетела ко мне в гости, в московскую квартиру.

      – Лишь бы не зимой, – вдруг ни с того, ни с сего проронила она, с грустью глядя на меня ясными голубыми глазами.

      – Что – не зимой? – переспросила я, думая о своих рабочих банковских проблемах.

      – Умереть бы летом… Зимой земля жёсткая, ребятам тяжело будет копать…

      – Олэсяй! –