Зверь 44. Евгений Рудашевский

и даже шагнул в их сторону, но передумал. Поразмыслив, пошёл к люку в отделение управления, то есть в кабину механика-водителя, чтобы проведать Сыча и рассказать ему про вчерашнего сержанта.

      Сыч не любил остановок. «Зверь» вообще редко останавливался. Обычно не замечал ни овраги, ни топкие луговины, клиновидным намордником подминал остовы горелых машин, таранил скелеты разбомблённых домов, а вот реки преодолевать не научился, поэтому второй день стоял на берегу в ожидании парома. Сыч подскис от безделья и не знал, как убить время. В итоге взялся за уборку, хотя отделение управления и без того было самым чистым на «Звере». Печной пепел наметало через люк, но Сыч умудрялся полностью вымывать кабину. Когда я к нему спустился, он елозил тряпкой по круглым окошкам контрольных приборов.

      – Бивень, – осклабился Сыч, и не подумав отвлечься от уборки.

      Пока мы с ним болтали, он успел перебрать торчащие из коммутатора провода, продуть всё, что только продувалось в громоздком ящике радиостанции, за которую вообще-то отвечал Кардан, проверить рычаги управления и зачем-то протереть баллоны огнетушителей. Он бы и деревянный каркас кабины перебрал, если бы смог. Смешно, конечно, что внутренняя обшивка крепилась к деревяшкам, – я бы не поверил, но однажды Сыч с Карданом чинили приборную панель и под ней хорошо просматривались державшие панель брусья.

      – Маешься? – спросил я.

      – Маюсь, – ответил Сыч.

      Я хотел сказать про сержанта, но испугался, что Сыч расстроится, ведь они с сержантом дружили. Потом Сыч заговорил про больничку, и я его не перебивал. Он недавно валялся там с какой-то лихорадкой – я уж думал, не вернётся, – а сейчас говорил так, будто загремел туда ну лет пять назад, не меньше. Мы тогда с Лешим на пару вытаскивали Сыча из кабины. Он выл дикой псиной, упирался, хватал Лешего за патлы и, как одержимый, повторял, что без него Кардан всё запорет. Кардан, кстати, ничего не запорол. Оказавшись на палубе, Сыч весь потух и больше не сопротивлялся. Его увезли на командирском «Секаче». Дней через десять вернули. Про больничку Сыч не рассказывал – вылечили, и ладно, – а тут вдруг признался, что его там преследовал гул в трубах. То есть это Сыч подозревал, что гудят именно трубы. Он ночами бродил и прижимался ухом к стене, к полу, слушал стояки, батареи. Под конец понял, что гудит его собственная голова.

      – От тишины, – вздохнул Сыч.

      – От тишины? – удивился я.

      – Ага. У меня, может, и раньше гудело, просто на «Звере» незаметно.

      – А сейчас?

      – Стараюсь отвлечься, ну и чуток шуметь, пока двигатели не заработали.

      – Тебе надо какой-нибудь вентилятор с трещоткой, как на телегах.

      – Ага, – улыбнулся Сыч. – Скоро там переправа?

      – Скоро.

      Мы помолчали с минуту, и я сказал Сычу про сержанта. Вчера среди жаб попался странный ханурик. Я поначалу решил, что он просто лежит без руки, а потом увидел, что у него от локтя вместо предплечья и кисти – деревянный протез со стальным крючком.

      – Протез? – Сыч насторожился. –