Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе. Сергей Гандлевский

откуда все и началось. Такое впечатление складывается, потому что в стихотворении Фета и лирический герой-мечтатель, и его мечта обретаются в одном времени – в настоящем. Этот расчетливый недочет и делает эффект присутствия особенно ощутимым – с нами не столько делятся воспоминанием, сколько делают нас свидетелями знакомого наваждения, навязчивой грезы.

      Мы по воле поэта тоже чуть было не запамятовали, что прощание на осенней заре – всего лишь фантазия лирического героя, нам тоже чудится, что мужчина, одетый не по погоде, и впрямь стоит, не замечая холода, и сердце его разбито… Какое уж тут удобное кресло!

      Нелишне принять к сведению, что такая свежесть чувства воссоздана лириком семидесяти лет!

      2020

      Мимими с оскалом

      Георгий Иванов. Вот елочка. А вот и белочка …

      ***

      Вот елочка. А вот и белочка

      Из-за сугроба вылезает,

      Глядит, немного оробелочка,

      И ничего не понимает —

      Ну абсолютно ничего.

      Сверкают свечечки на елочке,

      Блестят орешки золотые,

      И в шубках новеньких с иголочки

      Собрались жители лесные

      Справлять достойно Рождество:

      Лисицы, волки, медвежата,

      Куницы, лоси остророгие

      И прочие четвероногие.

      …А белочка ушла куда‐то,

      Ушла куда глаза глядят,

      Куда Макар гонял телят,

      Откуда нет пути назад,

      Откуда нет возврата.

1958

      Первая строфа стилизована под сусальный детский стишок с дурашливым неологизмом “оробелочка”. Вообще конструкция “А вот и…” нередко предполагает появление чего‐то ожидаемого и рутинного: со словами “А вот и птички…” Хемингуэй демонстративно ушел с премьеры экранизации своего романа, кажется “Прощай, оружие!”, – на экране как раз зачирикали пернатые.

      Не говоря о том, что ель и белка прочно обосновались в отечественной литературе со времен “Сказки о царе Салтане”, к которой отсылают и “орешки золотые” из второй строфы. Сюда же, само собой, подверстывается и всенепременная новогодняя хороводная “В лесу родилась елочка…”. Так что читатель помещен в знакомые сызмальства, приветливые декорации.

      В этом сусальном ряду строка “Ну абсолютно ничего…” звучит странно.

      Во-первых, к ней долго нет рифмы, отчего она и на слух подчеркнуто прозаична; во‐вторых, ее интонация слишком бытовая и отрезвляюще-реалистическая по сравнению с предыдущим сказочно-условным зачином, в‐третьих – слово “абсолютно” явно из другой оперы, и мы настораживаемся.

      Но вторая строфа еще приторней, и она усыпляет нашу бдительность: на восемь строк – восемь уменьшительно-ласкательных слов. Правда, образное выражение “шубки новенькие с иголочки” вызывает подозрение, что, может статься, и звери неживые, а то ли чучела, то ли игрушки, но празднование Рождества настраивает на идиллический лад.

      Не тут‐то было! Убаюкав читателя сюсюканьем, автор пугает, будто внезапно вскрикивает. В таких случаях говорят: “Чуть заикой не оставил”. Поэт надругался над жанром святочного рассказа,