Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе. Сергей Гандлевский

дыханья твоего.

      Вторая часть стихотворения посвящена вечной поэтической теме – памяти о незабвенных юношеских приливах вдохновения. А заодно – тоже вечному противоречию: пора юношеского косноязычия и подражательства нередко кажется в зрелости временем утраченной легкости и творческой свободы. Хотя на практике дело обычно обстоит иначе: легкость и впечатление непринужденности достигаются талантливыми авторами в зрелые годы и даются ценой труда, самодисциплины и заботы о собственных способностях. И именно этот парадокс становится ответвлением темы вдохновения и ложится в основу второй части стихотворения “Вечер на пустыре”.

      Третья часть посвящена родовому усадебному миру и окрестностям, которым Набоков обязан первым лирическим восторгом. Здесь‐то и поминается лампа в окне, чей двойник над берлинским пустырем положил начало стихотворению. Здесь же – сквозной авторский образ лиственного трепета, олицетворяющего вдохновение:

      и во сне приближение счастия,

      дальний ветер, воздушный гонец,

      все шумней проникающий в чащу,

      наклоняющий ветвь наконец…

      К этому образу Набоков еще вернется через десятилетие в своем стихотворном манифесте “Слава”:

      Кто в осеннюю ночь, кто, скажи‐ка на милость,

      в захолустии русском, при лампе, в пальто,

      среди гильз папиросных, каких‐то опилок

      и других озаренных неясностей, кто

      на столе развернет образец твоей прозы,

      зачитается ею под шум дождевой,

      набегающий шум заоконной березы,

      поднимающей книгу на уровень свой?

      И здесь же вскользь, по свидетельству вдовы поэта, помянуто метафизическое кредо Владимира Набокова – главная тема его стихов, которая “как некий водяной знак символизирует все его творчество. Я говорю о потусторонности, как он сам ее назвал…”:

      все, что время как будто и отняло,

      а глядишь – засквозило опять,

      оттого что закрыто неплотно,

      и уже невозможно отнять.

      С этой заветной мыслью Владимира Набокова внимательный читатель столкнется не раз, например в той же поэме “Слава” или в стихотворении “Как я люблю тебя” (1934):

      Как я люблю тебя. Есть в этом

      вечернем воздухе порой

      лазейки для души, просветы

      в тончайшей ткани мировой…

      В заключительной части “Вечера на пустыре” лирический герой как бы очнулся после своеобразного поэтического обморока и видит вокруг ту же неприглядную промышленную окраину, поджарую белую собаку, трусящую в сумерках на свист мужчины, поравнявшись с которым лирический герой замечает про себя: “Не изменился ты с тех пор, как умер…”

      При внимательном прочтении это синтаксически и ритмически намеренно сумбурное и размашисто зарифмованное стихотворение предстает вполне композиционно стройным и прозрачным в смысловом отношении.

      Недоумение, повторюсь, могут вызвать лишь