Амурский сокол. Рамзан Саматов

заинтересованно разглядывая собаку, и со стрекотом полетела на другой конец заснеженной поляны.

      Лайка, проводив птицу взглядом, снова повернула голову в сторону избы: скоро должен выйти хозяин…

      Открылась дверь, и собака, завиляв хвостом, бросилась навстречу мальчику в короткой шубе-парке с прямыми сходящимися полами, завязанной на шнурки. Сощурившись от лучей яркого зимнего солнца, он прикрыл глаза меховой рукавичкой, пришитой к рукаву шубы.

      Вслед за мальчиком из дома вышел богатырского роста и телосложения мужчина, одетый в тунгусскую одежду, скроенную из цельной шкуры оленя. Его наряд дополняли штаны из лосиной шкуры и зимние рукавицы коколдо, на изготовление которых шёл камус – оленьи лапки мехом наружу.

      Не сразу можно было признать Никодима в этом диковинном облачении, то был подарок Онганчи – местного тунгуса-охотника.

      – Иди сынок, погуляй, – распорядился Никодим. – А ты, Чингиз, охраняй Серёжу!

      Лайка наперегонки с мальчиком бросилась в сторону крутой ледяной горки, сделанной накануне.

      – Сынок! – крикнул мужчина вслед. – Я пойду в сарай. Посмотрю ноги Грозы. Что-то припадает на правую переднюю – не потеряла ли подкову…

      Но Серёжа уже не слышал крёстного отца, самозабвенно карабкаясь на горку. Никодиму оставалось лишь любоваться тем, как возросли ловкость, сила названого сына, его умение держать равновесие.

      Может, и к лучшему, что пришлось забрать Серёжу к себе в малом возрасте. Три годика ему исполнилось, когда Марьюшки не стало…

* * *

      Марье долго не давали покоя слова приказчика Василия о том, что в смерти ее мужа виноват сам купец Афанасьев и что та пачка ассигнаций, которую он вручил самолично после похорон, была лишь желанием откупиться, а не искренней помощью.

      Однажды, после воскресной службы в церкви, отстав от прихожан, Марья подошла к купцу и сказала невзначай, поигрывая плечами:

      – Тут сорока на хвосте принесла, что муженька мово вовсе не медведь задрал… Давеча ко мне пристав благовещенский заходил, всё допытывался про ту историю.

      – А ты, стало быть, сказала, что не медведя дело?!

      – Я-то, Евсей Петрович, ничего не сказала. Откуда мне, глупой бабе, знать – медведь его задрал, али он за бабу по-стрелялся с кем!

      Услышав последнюю фразу, Афанасьев остановился и, исподлобья глянув на женщину, процедил сквозь зубы:

      – Вот именно, что глупая! Знай, о чём говоришь! Какая стрельба, какая баба?..

      – Ой, Евсей Петрович! – воскликнула Марья, изобразив непонятливость. – Я ж говорю, что слухи. То там скажут, то тут. Откуда мне знать…

      Афанасьев сделал знак домочадцам подождать, сложил пальцы рук на объёмистом животе и, с прищуром посмотрев в глаза Марьи, проговорил назидательно:

      – Вот что, Марья! Попридержи язык. С огнём играешь!

      – Я что? Я ничего! Вот только не знаю, что и сказать, когда пристав в следующий раз придёт…

      – Хорошо! Что ты хочешь? – спросил Евсей Петрович, нервно перебирая чётки. – Денег?!

      В этот момент на Марью что-то нашло,