Амурский сокол. Рамзан Саматов

наказав дьякону закрыть ворота, вышел из церкви и размеренным шагом двинулся в сторону своего дома.

      Но через минуту он был вынужден вернуться, уже бегом и запыхавшись, чтобы отдать дьякону другое приказание: «Бей в колокола! Пожар!» Даже издали было ясно – языки пламени беснуются над крышей дома Марьи.

      – О Господи! – воскликнул отец Владимир и, подобрав полы рясы, со всех ног бросился к месту происшествия.

      Там уже собралась небольшая толпа, но в горящий дом войти никто не решался. Только протоиерей, недолго думая, облился водой из кадки и, накрыв голову полами рясы, ринулся в сени. Сквозь едкий дым он разглядел недалёко от входа распростёрстую на полу Марью, дети лежали рядом и тоже не подавали признаков жизни.

      Первым делом отец Владимир схватил в охапку малышей и по наитию, ничего не видя перед собой, выбрался на крыльцо. Там его сразу окатили водой, потому что один рукав рясы успел схватиться огнём, а волосы на одной из детских головок обгорели. Наскоро передав Дашу и Серёжу в чьи-то протянутые руки, священник вознамерился вернуться в пекло – за Марьей, но на его руках повисли несколько человек, и вовремя: рухнула крыша.

      – О Господи! – воскликнул поп. – Прости нас за прегрешения наши… Дети живы хоть?!

      – Живы, батюшка, живы! Только надышались дыма чуток. Но ничего, сейчас мы их молочком отпоим…

      Серёжу к себе забрала соседка Глаша. Мальчик быстро очухался и заплакал, приговаривая:

      – Мама Маня, мама Маня, Никодимка! Никодимка-а-а!

      Глаша вдвоём с Фёклой как могли успокаивали мальчика:

      – Серёженька, не плачь, сердешный! На вот, попей молочка! Мама Маня уехала. А Никодима позовём!

      Лишь к утру мальчик забылся тревожным сном: то и дело вскрикивал, звал Никодима – за три года жизни у молочной матери привязался к нему как к родному отцу. Крёстный исправно, раз в две недели, приезжал из лесу проведать Серёжу, иной раз задерживался у Марьи на несколько дней. Даже маленькая Дашутка нет-нет да называла Никодима «тятей», но решение обвенчаться с Марьей он всячески откладывал, а после её гибели корил себя за это…

* * *

      Трагическую весть о пожаре лесной кондуктор узнал от тунгуса Онганчи и тут же засобирался в посёлок.

      Гнал постаревшую Грозу нещадно. В конце концов пришлось её оставить у Дементьева – настолько лошадь обессилела. Взяв у Ивана свежего коня, погнал дальше. Верный Чингиз бежал рядом, лишь изредка останавливаясь возле ручейков и луж, чтобы наскоро полакать воды. Он чуял: случилось что-то тревожное для хозяина и оставить его в беде одного нельзя.

      На месте красивого дома с резными наличниками стоял лишь остов русской печи да лежали тлеющие головёшки.

      Никодим остановился напротив, одной рукой придерживая коня, а второй почёсывая, по обыкновению, затылок.

      Запах гари перебивал мысли и мешал сосредоточиться. Там и сям валялись обгорелые брёвна, домашняя утварь, уже ни на что не годная. Пережить пожар – всё равно что начать жизнь сначала, и то, если повезло уцелеть. Недаром говорят,