Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!. Татьяна Устинова

и аккуратно повернул. Так медленно и аккуратно, что сзади ему посигналили нетерпеливые местные водители.

      – Ляля, – начал Максим, – а вот по-честному: вы не знаете, кто отравил Верховенцева, украл деньги и хочет свалить все на вас?

      – Нет, не знаю, – сразу же, без раздумий отозвалась она. И добавила: – Вы меня не спрашивайте ни о чем, Максим Викторович. Мне сейчас… не до этого.

      Озеров перестроился в правый ряд и еще сбавил скорость.

      – Как же? – спросил он, помолчав. – Нет, вы не подумайте, что я из праздного любопытства… Но даже мне трудно… отстраниться! У вас в театре убили главного режиссера, с которым, как я понимаю, вы проработали много лет. Пропали деньги, большие. Вы каким-то образом во все это замешаны, и вам… дела нет?!

      – Вы ничего не знаете.

      – Чего я не знаю?

      – Я, наверное, уйду из театра.

      – Как?! – поразился Максим Викторович. – И вы?! Ваша звезда Роман Земсков тоже директора пугал, что уходит!

      Ляля Вершинина потрогала перчатки, втиснутые между креслами. Они были мягкие, приятные на ощупь.

      – Я его на самом деле люблю, – сказала она Максиму. – Я раньше думала, что так бывает только в книгах. Ну, в литературе!.. Я большой специалист по литературе. А оказалось, нет, не только. Вот вы! Вы кого-нибудь любите?

      – Люблю, – быстро ответил Максим.

      – Именно так, как положено? Как в книжках написано? Правильно?

      – Я не знаю, как правильно.

      – И я раньше не знала, а теперь знаю, – сообщила Ляля и улыбнулась.

      Говорить с малознакомым человеком о любви ей было легко и приятно. Вот так бы ехать еще десять лет под снегом и говорить о любви. А через десять лет остановиться, выйти, оглядеться, понять, что зима миновала, лето в разгаре, и перед глазами до самого горизонта простирается подсолнуховое поле, и так, оказывается, прекрасно жить, когда подсолнуховое поле до горизонта, и небо синее, горячее, и пахнет землей и разогретым асфальтом, и где-то там, над полем – жаворонки.

      Всего-то и нужно – десять лет говорить о любви.

      – Все как-то сразу навалилось, – продолжала она, возвращаясь со своего подсолнухового поля в темноту чужой машины. – В другое время я бы, наверное, тоже была озабочена, бегала к Юриванычу, всякие версии придумывала бы. А сейчас… мне все равно.

      – Почему?

      – Господи, я же вам объясняю! Из-за любви! Я его люблю, именно так, как надо, правильно! А он мне сказал, что никогда так не любил.

      – Кто, директор? – помолчав, осведомился Максим.

      – Да при чем здесь директор!

      – А кто, выходит, не любил?

      – Ромка, – ответила Ляля и улыбнулась. – Вы же не знаете!.. И никто не знает. Он сказал, что уходит от меня, и ушел. И еще сказал, что никогда не любил так, как надо! А я думала вот уже два… или сколько… два дня, и поняла, что я-то как раз его люблю по-настоящему. И буду любить всегда, – добавила она твердо, как будто Озеров собирался оспаривать ее право всегда любить Ромку, надо понимать, артиста Земскова.

      …И что нужно говорить? Что-то