Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!. Татьяна Устинова

во-вторых, совершенно другая, непривычная. И вы… тоже, – обратился он к Роману, внезапно позабыв, как его зовут. – Не нужно так стараться, вы же не новости читаете!.. Фон Корен у вас говорит в точности как диктор, а он человек с эмоциями, я бы даже сказал, со страстями!.. Лаевского убить собирается, чтобы улучшить человеческую породу!..

      – Я знаю, зачем он собирается убить Лаевского! – огрызнулся Роман.

      – Хорошо, хоть сами знаете, – сказал столичный режиссер, – только нам никак не показываете. Мы не понимаем, кто такой ваш фон Корен.

      – Лялечка, давай я тебе помогу, – предложила артистка Никифорова заведующей литературной частью, которая доставала из шкафа чашки.

      Вид у заведующей был как с похмелья – глаза красные, губы сухие, и руки дрожали так, что чашки стукались о блюдца, все слышали. Она никакого участия в репетиции не принимала, сидела с краю и писала что-то длинное, как будто повесть. Этим писанием она была так увлечена, что не сразу понимала, когда к ней обращались.

      Когда объявили перерыв, она собрала свою писанину и убрала на полку возле двери.

      – У меня есть имбирь, – заявила Ляля и облизнула сухие губы. – Никто не возражает, если я его в чай добавлю?

      – Это прекрасно! – сказал из угла Федя Величковский. Он всю репетицию просидел тихо как мышь, даже не шевелился, только блестел глазами. – И с лимоном!

      – Я не буду с имбирем, – объявил Роман Земсков.

      – Тогда… для вас… отдельно, – прошелестела Ляля.

      Утром они с Ромкой столкнулись у лестницы. Он сбегал сверху, легкий, как перышко, а она тяжело, как больная, поднималась снизу. Он налетел на нее так, что она покачнулась и уронила сумку. Он поддержал ее под локоть, поднял сумку и извинился.

      Он сказал: «Прошу прощения, Ольга Михайловна!»

      Вот как он сказал.

      Ляля писала и думала, что он назвал ее Ольгой Михайловной, и нет и не могло быть в ее жизни ничего худшего, чем эта самая Ольга Михайловна!..

      – Раз, два, три, четыре, – считала Никифорова. – Лялечка, чашек не хватает!

      – Там, внизу, еще есть. Их только ополоснуть надо…

      Никифорова присела и распахнула нижнюю створку старинного буфета. Створка скрипнула. Снег продолжал валить, и Озеров заметил, как Валерия быстро и незаметно зевнула в кулачок – словно кошка.

      Зря он назначил эту читку. Нужно было репетировать прямо на сцене, как обычно. Сцена артистам привычнее, роднее. С другой стороны, их обязательно нужно чем-то занять, отвлечь – натуры тонкие, а завтра похороны…

      Что-то звякнуло, брякнулось, Марина Никифорова ойкнула, и все оглянулись на нее.

      – Ляля, там в чашке ключи какие-то…

      Марина поднялась с корточек и аккуратно положила на стол рядом с чашками большую связку ключей.

      Ляля взглянула и отвернулась – она наливала в чайник кипяток.

      – Подождите, это же… Это же Виталия Васильевича ключи! Верховенцева!..

      Озеров оглянулся, а Федя Величковский выскочил из своего угла.

      – Ну да, – сказала Валерия громко, встала и подошла. –