Кортик. Анатолий Рыбаков

Генка набрался храбрости и спросил:

      – Плохо тебе?

      – Хорошо, – тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит страшные муки.

      Потом Генка спросил:

      – В Москву уезжаешь?

      – Да. – Миша опять вздохнул.

      – Говорят, с эшелоном Полевого.

      – Ну? – Миша поднялся и сел на кровати. – Откуда ты знаешь?

      – Слыхал.

      Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку:

      – А ты как, решил?

      – Чего?

      – Поедешь в Москву?

      Генка мотнул головой:

      – Знаешь ведь, отец не пускает.

      – Но тетка твоя Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала! Поедем, будем в одном доме жить.

      – Говорю тебе, отец не пускает. – Генка вздохнул. – И тетя Нюра тоже…

      – Тетя Нюра тебе не родная.

      – Она хорошая, – мотнул головой Генка.

      – Агриппина Тихоновна еще лучше.

      – Как же я поеду?

      – Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами.

      – А если отец поведет поезд?

      – Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят.

      – Что я в Москве буду делать?

      – Что хочешь! Хочешь – учись, хочешь – поступай на завод токарем.

      – Как это – токарем? Я ведь не умею.

      – Научишься. Подумай. Я тебе серьезно говорю.

      – Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню.

      – Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь?

      – Куда?

      – Сначала в Москву, а потом на фронт – белых бить.

      – Если белых бить, то, пожалуй, можно, – уклончиво ответил Генка.

      Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? На рукоятке бронзовая змейка, на клинке – волк, скорпион и лилия. Что это значит?

      Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил:

      – Как ты себя чувствуешь, Михаил?

      – Хорошо. Я уже могу встать.

      – Нет, нет, ты, пожалуйста, лежи, – забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, – пожалуйста, лежи! – Он постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. – Михаил, я хочу с тобой поговорить.

      «Неужели о камере?» – подумал Миша.

      – Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек… гм… так сказать… способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы.

      Ну, началось!

      – Так вот, – продолжал дядя Сеня, – последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как… преждевременное вступление в политическую борьбу.

      – Чего? – Миша удивленно уставился на дядю Сеню.

      – На