Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках. М. Л. Гаспаров

гнавшийся за мной

      грянул Голос разом со всех сторон:

      «Где твоя земля?

      Эти ли она дребезги и черепья?

      Вот: все бежит тебя, как ты бежишь Меня!

      ¹⁶⁰ Бренный, жалкий, всечуждый,

      в ком ты ждешь, – Он сказал, – любви?

      Людская любовь – от людских заслуг:

      в чем заслуга твоя,

      меж глиняных комьев самый грязный ком?

      Кто полюбит тебя, ничтожного,

      кроме Меня?

      ¹⁷⁰ Я брал у тебя —

      чтобы взятое нашел ты в Моей руке;

      ты ли нищ,

      коль добро твое в Моих закромах?

      Вот тебе Рука Моя: встань!»

      Шаг смолк.

      Этот мрак —

      от ласкающе ль простертой Руки?

      «Самый малый, самый темный, самый милый,

      ¹⁸⁰ Это Я – Кого ты искал!

      Тот гонит Любовь, кто гонит Меня».

      ПОЭМЫ

      Перевод знаменитых поэм прозою – самая естественная дань скромного уважения к ним. В Европе это очень давняя традиция, у нас она не привилась, старые переводы И. Мартынова и А. Клеванова из классических авторов никем не читаются. Нам было интересно сделать такой опыт вот почему. Переводчики привыкли жаловаться, что переводимые стихи трудно втиснуть в стихотворный размер: будто бы в одном языке слова длиннее, а в другом короче. (На самом деле причина – не в лексике, а в синтаксисе: синтаксические средства уплотнения речи в каждом языке свои, и там, где одному языку удается быть лаконичным, другому приходится быть громоздким.) Но есть одно парадоксальное исключение – это перевод латинского гексаметра. В нем шесть стоп, но по-латыни в них обычно укладываются пять фонетических слов, а по-русски должны укладываться шесть, и переводчикам приходится пользоваться бессодержательными «затычками», chevilles. Мы попробовали: может быть, если переводить латинские гексаметры прозой, в них удастся достичь большей сжатости? Стиховедческий эксперимент не удался: из нумерации строк видно, что и в прозе, как в стихе, на одну строку оригинала приходится в среднем 17 слогов. Не знаю, удался ли эксперимент стилистический: звучат ли пышные поэтические украшения на фоне прозы эффектнее, чем на привычном фоне стиха? В качестве corpus vile, которого не жалко для вивисекции, была взята поэма Силия Италика «Пуника» (ок. 100 года н. э.), образец барокко латинского серебряного века, история II Пунической войны в 17 книгах, расцвеченная всеми стилистическими узорами, а более всего – антономасией. Италия здесь – Энотрия, Гесперия, Авсония, Давния; римляне – тевкры, дарданы, пергамляне, идейцы, Энеады, лавинийцы, лаврентяне; скрещение римского рода с греческим – «рутулийская кровь с дулихийской»; карфагеняне-пунийцы – тирийцы, сидоняне, Агенориды, Кадмиды, Белиды и т. д. Здесь предлагается завязка войны; подзаголовки – конечно, от переводчика.

      Перевод «Неистового Роланда» Ариосто (1532) был сделан с другим намерением. Всякий читавший оригинал знает, как убаюкивающе действует плавное течение эпического стиха огромной поэмы, в котором узловые моменты повествования ничем не выделяются из попутных описаний и отступлений. Для перечитывающего в этом есть особая прелесть, но для читающего впервые это немало мешает восприятию. А русский читатель (и я в том числе) читал Ариосто подряд впервые. Поэтому я нарочно старался помогать ему, движением