Жуга. Осенний лис. Дмитрий Скирюк

покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была хуже некуда. Рядом под навесом лежала большая копна свежей соломы на перестилку. – Может, и она… Фс-с!..

      Вода оказалась уж очень холодной. На миг у Реслава захватило дух, но вскоре он вошёл во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно её встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.

      Жуга, отставив ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На его груди, на волосяной верёвочке висел крестик из прозрачного жёлтого камня, похожий на букву «Т» с ушком на верхушке. Реслав видел такой впервые, но камень признал сразу – электрон[2]. Он приблизился и вновь не удержался – покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватил его взгляд.

      – Кто это тебя так? – неловко спросил Реслав. – Звери?

      – Люди, – угрюмо буркнул травник и, подумав, добавил непонятно: – И земля.

      – А-а… – протянул Реслав.

      – Эй, работнички! – послышалось за воротами. Оба обернулись.

      Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привёз новый ворох соломы, остановил колымагу посреди двора, скомандовал:

      – Сгружайте, я сейчас! – и направился в дом.

      «Ганка! Хэй, Ганка!» – послышалось затем. «Оу!» – отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?» – «Несу!»

      Реслав сбросил под навес очередную охапку, поднял руку утереть пот, да так и замер.

      – Эй, ты чего… – начал было Жуга и тоже смолк.

      Перед ними с глиняной миской в руках стояла Ганна.

      Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Чёрная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза… Казалось, в ней было всё очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось: ещё год-полтора – и не будет краше её никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьётся сердце, и подумал, что ещё миг – и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих…

      – Ну, что уставились? – рассмеялась та, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и вернулась с ложками, краюхой хлеба и большим арбузом. – Ешьте, работяги! – сверкнула белозубой улыбкой и исчезла окончательно.

      – Дочь его? – спросил Жуга, глядя ей вослед.

      – Н-да… – вздохнул Реслав. – «Хороша Маша, да не наша…» Слыхал я про Довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!

      – А что так? Что она?

      – Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот…

      – Да… – Жуга кивнул, улыбнулся невесело. – А хороша!

      – Истинный бог, хороша! – согласился Реслав.

      В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили её, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот

2

Электрон – янтарь (греч.).