Пастухи счастья. Александр Тихорецкий

сверху и отовсюду – ласковый взгляд, вкрадчивые интонации.

      – Конечно… Неудача исключена, все учтено, каждый шаг – под контролем…

      – И когда это все можно будет устроить?

      – Да прямо сейчас, если вы не против, конечно… Чу-чу-чу! Не надо так переживать. Всей процедуры – час, не более. Проснетесь, будете – как огурчик.

      Час, огурчик… Легко ему говорить…

      – Так, встаем, встаем… Вот сюда, пожалуйста…

      – А куда мы идем? К Юле?..

      – К Юле, к Юле… К ней, к кому же еще… Так, секундочку, уберем нашего друга…

      – А что это с ним? Он спит?..

      – О, Господи! Не обращайте внимания, попросту пьян. Такая реакция организма на алкоголь… Сапожник без сапог…

      – Сапожник без сапог…

      – Да-да, именно… Сапожник… Так, сюда… Осторожно, ногу… Так…

      Сердце прыгнуло, провалилось куда-то вниз, в плотное, глухое, в бездну. Голова закружилась, налились слабостью, дрогнули мелко колени, – низко, со дна – муть, оторопь, страх – нет! нет! только не здесь! не сейчас! В другой раз, в другой день, когда-нибудь потом, где-нибудь, как-нибудь – пожалуйста! прошу! умоляю!

      Кто-то склонился, смотрит, глаза – два черных колодца, мгла, хлябь, омут.

      – Глупости! Все – глупости! Помните? – никогда и нечего не бойтесь! Вы же хотите найти Юлю? свою Юлю? Победить злого волшебника? Стать королем? Решайтесь! Да? Отвечайте, да? – напор, сила, власть; маленькие, с игольное ушко зрачки. – Да? – голос взлетел, упал откуда-то сверху; рядом, вскользь, мимо, со всех сторон – гулкое, многократное, эхо. – Да? Да? – эхо пульсирует, то приближаясь, то удаляясь, зрачки двигаются, пульсируют вместе с ним. – Да? Да?

      – Да, – выдавил я, и что-то грузно перевалилось через поручни, корабль мягко и плавно отчалил.

      Все стихло; где-то вдалеке ожило невидимое фортепиано, тихие, неуверенные аккорды взлетели, закружили, обволакивая, убаюкивая. Пальцы едва касались клавишей, инструмент негромко вздыхал вслед уходящему берегу, томно перекликались регистры, переплетая звуки в неясной, нестройной мелодии. Мелодия росла, ширилась; вот добавилась еще нота, еще одна, теперь мелодия стала объемной, сильной – раскидистая крона, полноводная река. Вот она рванулась, хлынула широко и вольно – смыты границы, раздвинуты пределы – и я растворился в ней, стал ее эхом, продолжением – послушный и благодарный гомункул, крохотный осколок великого огромного целого. Восторг, нежность, гордость переполнили, слились в экстазе безграничного, абсолютного, непререкаемого; я замер в хрустальной колыбели, в серебряной паутине сладостного и томного, ожиданий.

      Вдруг все изменилось. Смутная тревога, беспокойство – мелодия подернулась стремнинами пассажей, омутами пауз, минуя andante и allegro, взвилась в presto, и последующее стремительное падение в largo едва не погубило меня, обрывая в лохмотья сердце, загоняя пульс в штопор, – сознание угасало, я едва мог воспринимать происходящее. Словно зверь в клетке, мелодия металась