Пастухи счастья. Александр Тихорецкий

даты, топонимы изменены, любая утечка исключена; у нас, вообще, все и всегда – абсолютно анонимно.

      Душило-распирало, трещали, крошились дамбы благоразумия.

      – Как бы то ни было. Я принял решение – я в ваших услугах не нуждаюсь. Засим – я вас не задерживаю… – я изобразил что-то наподобие императорского жеста; будто защищаясь, Сергей выставил руки ладонями вперед.

      – Хорошо-хорошо, мы уйдем, прямо сейчас, не сомневайтесь. Просто в качестве постскриптума, эпикриза-анамнеза, так сказать – позвольте узнать: а что дальше? Не поймите неправильно, чистое профессиональное любопытство…

      Холодком, зябко скользнуло сомнение, неизвестность; хмель, тоска, отчаяние соединились, выплеснулись желчью, злой, бессильной откровенностью.

      – А хоть что! Пить буду! Деградировать, опускаться! – это хотели услышать? Умирать буду, если хотите!..

      Он покачал головой.

      – Нет.

      – Что нет?

      – Умереть не получится. По крайней мере – в ближайшем обозримом.

      В горле пересохло, заплясали огненные с фиолетовыми разводами кляксы.

      – Это почему же?

      Он пожал плечами, улыбнулся грустно, устало; неожиданно стало (вот же черт!) виновато, тревожно.

      – Не сможете. Не та фактура. Такие как вы живут прочно, основательно, корни пускают глубоко. Кроме того, может сработать еще и так называемый закон подлости, – это когда назло и наоборот. И закончится все, – улыбка снова стала жесткой, ледяной, – общей палатой, процедурами, капельницей, клизмой…

      Муть отхлынула, я с тоской посмотрел на него. Зачем разыгрывать этот спектакль, зачем тянуть время? Раны бередить зачем? Элемент игры, профилактическое кровопускание? И ведь остается, прячется что-то недосказанное, темное, фальшь…

      – А вы – злой.

      – Увы, нет, просто повидал многое, многое знаю. Все болезни и больные похожи друг на дружку, подвержены тем же законам…

      Решимость растаяла, надломилась весенней сосулькой.

      – И что же делать?

      Он придвинулся, заговорил мягко, задушевно – слова уже не жгут, не ранят:

      – А, может, просто хватит фантазировать? Может, пора взглянуть правде в глаза? Никакая ваша Юля не мечта, не Богиня (он что, мысли мои читает?), и никуда она не пропадала. Просто ушла от вас, вот и все. И вы – не герой, и фантазии ваши – банальное бегство от действительности. В которой вы, увы, не состоялись, и которой – нет-нет, никакого сарказма – испугались. И все это отсюда, со стороны отнюдь не кажется трогательным и романтичным; вы уж извините, из возраста Ромео вы давно вышли. Короче, налицо – банальное падение, саморазрушение, деградация. Умного и сильного вчера еще человека, мужчины, гражданина…

      Он оборвал монолог, и я будто поплыл в тишине, в прозрачной, инертной невесомости, полупрострации. Тщедушный гнев сменился тоской и безысходностью, спазм сжал горло. Неожиданно я почувствовал себя на мартовском льду, посредине реки – снежная гладь во все стороны, потерянность, незащищенность, пустота…

      – Вы