Чокнутые детки. Ярослав Полуэктов

Ермаке – казачьего скита.

      Теневой рисунок арок с точностью до десятинки вершка повторяет рисунок окон упомянутого в казачьих летописях охранного дома.

      Так что, если вы глянете из одного из сих окон, то увидите солнце, обрамлённое волшебной изящности аркой.

      Красотища в раме и вопросище в голове: почему так?

      Отойдёте к следующим окнам – картина другая: солнце уже сбоку и лепит вам луч в ухо.

      Тень от носа ломается на косяке, напоминая Гоголя.

      Да, действительно странно, оченно странно.

      Не иначе как древняя обсерватория, едрёный ты корень! Язви его!

      Не иначе как обсерватория построена не просто аляпом с авосем, а как будущий Знак Михейшиного рождения.

      Не иначе как намекают на важность Михейшиного присутствия тут, и на бронирование ему места в книге нешуточных Историй Российского государства!

      Но, волхвы не пришли ещё к Михейше в гости.

      Далеко не Христос Михейша, скорее наоборот: чрезвычайно хитёр, непоседлив, но умён чертёнок, этого не утаить! Значит, не обсерватория то была, а простое совпаденьице.

      Такое же случайное совпаденьице, как план пирамид и разрез по вентканалам вкупе с созвездием… Ориона, мать его, что в центре Вселенского зоопарка: Стрельцов по Псам, Раков, Лебедя, Щуки, Кобылы. В космических баснях Михейша не силён.

      Свой теневой Знак он вычислил точно.

      В первые семь лет своей жизни водил по утрам родителей и дедов к приуроченному к чернокнижице природно-искусственному явлению.

      Там же, папенькой и маменькой вручались ему подарки, приговаривая фамильный стишок и дёргая уши:

      – Не будь лапшой, поглядывай в оба,

      хитри, завирайся, да не особо!

      11

      …За воротами школы вторая по главности площадь Нью-Джорска, по вечерам напоминающая оживлённостью Ёкского производства Сад Буфф.

      Здесь проистекает совершенно другая – весёлая и беззаботная жизнь.

      ––

      Со скуки и отсутствия денег решил одичавший Прокл лузгать семечки, – вон их целый мешок подсолнухов, – и под щёлканье обломков жёлтых коренных слушать вечерами уличное радио. К сему железному с картонным глашатаю новинок культуры, как только выставили мудрёный прибор, собирается теперь – а раньше крючком не затянешь – четверть населения Нью-Джорки.

      Изрядное число разных новостей о войне и мире, о рождении сто девятнадцатого монарха в Сиаме (что за страна?) несётся с железа.

      О возросшем количестве волков в товарищеской Тамбовской губернии поговорят.

      О возрасте дубов и буков в Гайдпарке где-то нароют. (Где ж такой смешной Гад-парк?).

      О количестве армейских дирижаблей (чьих?), привязанных к вершинам секвой, дырявящих тучки (а это что за страх?).

      Вспомнят о зубной пасте из кремния и поташа (что за хрень?).

      Словом, много чего любопытного и таинственного сообщается из радио.

      А ещё больше несётся оттуда утешительной народу и горькой православию дикой, разгульной, смущающей музыки. Там мазурки,