Каждый час ранит, последний убивает. Карин Жибель

На арабском это означает «породистый».

      У всех должно быть имя. Если у тебя есть имя, значит ты существуешь.

      Выбрать щеглу имя – как будто показать ему, что он для меня что-то значит.

      Мои родители тоже выбрали для меня имя. Но я больше не имею права его носить.

      Вначале Атэк был очень беспокойным. А сейчас он обессиленно сидит у металлических прутьев клетки, и требуется бесконечное терпение с моей стороны, чтобы хоть чуть-чуть его покормить.

      Я слушаю его, как только у меня появляется свободная минутка. Я слушаю его и говорю с ним.

      Потому что я знаю, как ему грустно, в каком он отчаянии.

* * *

      Я нашла ее, когда убирала в комнате девочек. Я давно смотрю на нее, и поскольку ее не перекладывают, я решила, что Адине она больше не нужна.

      Это книга, чтобы научиться читать. В ней картинки с животными и предметами, а под ними – слова. Я уже говорю по-французски, поэтому чувствую, что смогу.

      Я соорудила за стиральной машиной тайник. Положила туда книгу, несколько листов в клеточку и ручку. Это мои военные трофеи, украденные у детей Сефаны. Раз она не желает отправлять меня в школу, я сама выучусь. Посмотрим, так ли я тупа, как она говорит…

      Пришла зима, и вчера на землю упало несколько снежинок. Было красиво до слез. А я и плакала. Сефана спросила меня, почему я «реву». Я ответила, что скучаю по маме. «Когда ты забудешь о ней, в конце концов?!» – прокричала она, выходя из комнаты.

      Через месяц будут рождественские праздники. Наверное, это самое прекрасное время для детей. Для меня же это означает еще больше работы.

      Я не надеюсь получить подарков. Может быть, мне дадут доесть чуть больше остатков с тарелок и положат кусок праздничного пирога.

      Но я смогу полюбоваться на елочные фонарики и взять тайком несколько конфет из открытых коробок. Я засуну их поглубже в карман, а потом съем у себя в уголке.

      В общем-то, Рождество – это не так уж и плохо.

* * *

      Сегодня после обеда зайдет Межда, двоюродная сестра Сефаны. Она приходит два или три раза в месяц, всегда без мужа, но иногда берет с собой сына Изри.

      Изри четырнадцать, почти пятнадцать лет, и он уже красивый юноша с серыми глазами. Если Фадила дома, они вместе играют в приставку, пока их матери беседуют на нашем языке. Сегодня Фадилы нет. Так что Изри скучно. Он уставился в телефон, полуразвалившись на диване.

      Я уже несколько раз замечала у него на лице синяки, а однажды даже видела, как он пришел в ортопедическом воротнике. Я спрашиваю себя, не таинственный ли отец в этом виноват. Может быть, Изри – просто задира или занимается каким-нибудь единоборством…

      Я подаю чай Сефане и Межде, потом возвращаюсь в кухню. Изри идет за мной.

      – Дай попить, Тама, пожалуйста?

      От его «пожалуйста» я краснею. Я ему улыбаюсь и подаю баночку кока-колы.

      – Спасибо.

      Вместо того чтобы вернуться в гостиную, он остается в кухне и наблюдает за мной. Я чувствую на себе его взгляд, это очень странное ощущение.

      – Что это? – спрашивает он у меня.

      – Курица,