Я, ангел. Константин Валериевич Аврилов

пожалуйста, помер как человек.

      Было светло, свет шел ниоткуда и отовсюду. Вверху, где привычно располагаться звездам, солнцу или туче, простиралась покатая сфера оттенка нежного крем-брюле. Тишина на безветрии. Даже когти хищников не царапают матовую плитку.

      Мягко ступая лапами, подошел раскормленный тигр, наклонил морду и уставился немигающим взглядом. Властелин леса, мечта любого таксидермиста, настоящий благородный царь джунглей, полоски блестят, аж переливаются. Такой проглотит – даже не поперхнется. Толик сделал то, чего на Том свете никогда бы не решился: протянул руку к хищной пасти и почесал за ушком. Шерсть упругая, как у живого. Стало немного страшно, мало ли, животное не до конца померло, но руку не отдернул, а мужественно спросил:

      – Что, котик, скучаешь по джунглям?

      – Базар фильтруй, в натуре, – ответил тигр в мозгах Толика, не разжимая пасти. Голос зверя был низким, но отчетливым. – Котик у помоек шляется.

      – Извини... те, – Толик отдернул руку. – Уже привыкли... тут?

      – Все путем, кореш, не тушуйся. – Тигр подставил загривок под чес. – И тебя обтешут.

      Чтобы не показаться невежливым хищнику, хоть и мертвому, Толик попробовал завести непринужденный треп:

      – И как здесь живется... То есть не живется, а это, как его... Ну, вы поняли?

      – Нормалек. Работка непыльная, за жратвой шевелиться не надо, охотников нет, гон весной не тянет. Мне не впадлу.

      Толик как раз собрался выяснить кое-какие детали устройства мироздания, но откуда ни возьмись объявился Витька, прогнал полосатого разбойника пинком и устроился на задке мотоцикла.

      – Двигаем. Я договорился. Понял? Договорился. Тебя ждут, старик.

      Обреченно взявшись руль, Толик спросил:

      – Куда, шеф?

      – Жми, – приказал Витька. – Я ротный, салага. Ротный. Вот так-то, старик.

      Толик покорно крутанул ручку газа.

      Парковые насаждения исчезли, выросла стена серого тумана. Как на шоссе.

      – Приехали. – Витька спрыгнул. – Дальше сам, старик. Нельзя мне туда. Нельзя.

      – Скажи хоть, что делать?! – в полном отчаянии взмолился Толик.

      – Ничего, старик. Ничего. Милосердный Трибунал сам вершит, – невнятно пробормотал Витька и скрылся. Вот так всегда: заварит кашу, а расхлебывать – другим.

      За серой ватой происходили неясные движение, бесшумно двигались формы.

      – Что ставить? – долетел приглушенный, как занавесом, голос. – Подвал гестапо или застенки инквизиции?

      – Нет, он Прованс любит, – ответил еле слышный окрик.

      Застучали проржавевшие шестеренки, что-то щелкнуло, и туман выключили.

      Поле золотой ржи расстилалось волнами холмов, пылали фиолетовые, желтые, красные, малиновые цветы и белели ромашки. В голубом небе заснули пушистые облачка, одинокие деревца склонились под тяжестью апельсиновых шариков. До правды не хватало запаха трав. Около самой кромки жнивья расположился массивный крестьянский стол, по бокам пристроились три стула, грубо сколоченных и облезших шелухой голубой краски.

      От неожиданности Толик зажмурился,