Юрий Григорьев – Сгоревшие тетради. Юрий Александрович Григорьев

всю необъятность вселенной, больше – пытаюсь потребовать у неё ответа и верю, что крохотный свет моей души также негасим, как эти великие звёзды.

      – Невероятно – неужто я просто безумец? С чего я решил, что кто-то мне должен ответа, что кто-то меня отличает от камня, лежащего на дороге?.. И если мне больно, – кому до этого дело? Может, и камню больно, но мы не слышим его каменных стонов. Мы не слышим предсмертные крики травы, подсекаемой косарём, как не слышим хруст под ногой раздавленных муравьёв. И кто сказал нам, что их отчаяние и боль – меньше наших?

      – Нет, дружок. – говорил он собаке. – Я не жду бессмертия для себя и не верю в людских богов. Я знаю, – твоя собачья душа должна быть также бессмертна, как моя. Как бессмертен каждый листок на любом дереве, каждый цветок, каждый стебель травы. И если это невозможно, – я отказываюсь от бессмертия. Пусть исчезну без следа, пусть рассыпятся в прах мои вера и страх, мои мысли, мечты и надежды. Бессмертие может быть только – одно на всех. В одиночку нельзя быть бессмертным.

      Наверно что-то случилось, потому что вздрогнул профессор и вздрогнула собака.

      – Не может быть, – прошептал профессор. – Не может быть. Она пропала.

      Он крутил трубу, не веря своим глазам.

      – Звезда пропала. – он оторвался от трубы и потерянно посмотрел на собаку. – Но это невозможно. Это нарушает мои уравнения. Это зачёркивает весь мой труд. – говорил он, роняя слова в тишину.

      – Я не смогу ещё раз осилить всё это сначала. Но дело даже не в этом… Если и звёзды умирают, – как я могу на них опереться? Это бессмысленно. Формула мира не может опираться на мёртвые звёзды.

      Он ещё раз наклонился к трубе и долго оглядывал небо.

      – Да, нет сомнений. Всё, как всегда. Вон – Полярная звезда, вот – Альтаир, всё на месте. А эта маленькая звёздочка в созвездии Тельца, которую даже не видно без подзорной трубы, – она погасла. Ещё вчера она была здесь – и погасла.

      Голос профессора звучал глухо и безжизненно. Всё было кончено. Он поднялся столетним стариком и, забыв закрыть окно, как во сне, спустился вниз и лёг на кровать.

      Три дня он пролежал в забытьи, в бреду, а потом умер.

      Ему нечего было больше делать на Земле. Похоронили его соседи, а исписанными листами потом ещё долго топили печурку – так много их было.

      Собака прожила ещё год. Днями она ходила, как неприкаянная, по улочкам города, заглядывая прохожим в глаза. Ночи она проводила на кладбище у могилы хозяина.

      Таинственные звёзды также освещали ночной мир. Мерцали, перемигивались, разговаривали друг с другом. Собака не смотрела на них. Она ничего от них не ждала.

      Тут заканчивается история о великом математике.

      А жизнь продолжается.

      Ну вот – что такое! И почему я не умею врать? Нет, чтобы приклеить хеппи-энд, поженить профессора на какой-нибудь соседке, – пусть забудет свои бредни, нарожают они детей и будут жить-поживать до глубокой старости!

      Что в самом деле! Подумаешь, – трагедия! Многие даже не поймут – в чём, собственно, переживания? Какую-нибудь мораль хотя бы добавил, как в басне.