Перламутровая жизнь. Виктор Вассбар

а у свояченицы, что дом на околице, трёх овец уже порезали, а у Олега Ефремовича Селиверстова, у которого дом рядом, две коровы. У Софрона Яковлевича Безбородько, что дом на взгорке у тайги стоит, лошадь сгрызли. Слышали, что в подворье их творится, – волки, значит, хозяйничают, а, поди, выйти, тебя же ещё в придачу к скоту и порежут. Сказывали, что всю ночь и просидели, тряслись от страха, а утром вышли, матерь Божья, – прилепив к щеке руку, – побоище Мамаево, прям. Кровь, куски шкуры, волосья по всему двору, страх Божий, – ужасалась всем видом Марфа.

      – Верно говоришь, Марфа. Фёдор Матвеевич, охотник наш намедни из волости возвращался, так сказывал, что сам видел стаю в полсотни зверей. Еле, говорил, убёг, а всё спасибо лошади его, а так бы как с парнем, что на «беседки» к любушке своей милой пошёл, – выйдя из дома, что стоит напротив беседующих женщин и, услышав разговор о волках, вступила в общую беседу Пелагея.

      – О ком это ты, соседушка? – ласково проговорила Серафима.

      – Слышала вчера от мужа своего, дорогие подруженьки, волки парнишку сгрызли.

      – Какого это парнишку? Какие такие ужасы говоришь, Пелагея? – проговорила Валентина. – Что-то не слышала о том.

      – Откуда бы ты слышала, коли, говорю, сама вчера от Кирилла, мужа своего о страхе Божьем узнала.

      – Ох, ты ж Господи ты мой! – горестно запричитали женщины. – И прям насмерть? – спросили в один голос.

      – Мертвей не бывает, – ответила Пелагея. – С деревни Старо-Бардинской он, парнишка-то. Пошёл на «беседки» в соседнюю деревню – Карагайку, к любушке своей, пять верст прошёл, а на окраине, когда уже и дома́ рядом были, волки из тайги объявились. Напали на молодого парня, отважившегося в одиночку идти по полю зимнему, и остались от смельчака одни ноги. Нашли лишь на следующий день, когда мать его тревогу подняла. Ушёл, мол, сын, к голубушке своей, а домой не воротился. Страшная смерть, не приведи Господи.

      Женщины перекрестились.

      – Как нашли-то? – спросила Марфа.

      – Валенки нашли, а в них парня ноги. Туловище, руки, голову, всё сгрызли окаянные, – горестно проговорила Пелагея.

      – Ноги ли, руки… какая теперь разница. Матери-то каково. Взрастила сыночка, а похоронить-то и некого, – ответила Марфа.

      – Не дело родителям детей хоронить, они должны родителей в последний путь отправлять, а оно вон как… вышло-то, – тяжело вздохнула Пелагея.

      – Да… вот тебе и «беседки!» – вновь горестно промолвила Валентина. – Сидел бы дома, и горя бы матери не принёс. Ему то сейчас что… Всё одно…

      – Сейчас-то оно, конечно, а как натерпелся… подумаю, мурашки по телу так и бегут, бегут, будь они неладны, – сказала Пелагея и тряхнулась всем телом, как от пронизывающего морозного ветра.

      Со стороны тайги донёсся волчий вой.

      Сало.

      – А попрошайки так те совсем обнаглели, хотят по сёлам и прямо требуют на водку, не дать – грозят поджогом.

      – С них станет. Ночью-то мы спим, а для них