Перламутровая жизнь. Виктор Вассбар

Оно и верно. С кондачка такие дела не решаются, – задумчиво проговорил Пахом Назарович, подумав, что неплохо было бы поселить Дмитрия рядом с прииском или устроит его туда на работу. Тогда его разбойной банде были бы известны дни отправки обоза с серебром и золотом в столицу, и какая у него оказия, а главное удалить его как можно дальше от дома и как следствие от Виринеи.

      Подошёл день встречи с Вавилой. Накрапывал мелкий дождь, настроение у Дмитрия было скверное, накануне Виринея жаловалась ему, что чувствует себя в доме Якушева неуютно:

      – Всё хорошо, Пахом Назарович добр ко мне и детям, угол нам дал, но на душе как-то тревожно, не чувствую я уюта и тепла в стенах этого дома, чужой он мне, а иногда я чувствую на себе его недобрый взгляд, как будто он живой. И этот взгляд не только наблюдает за мной, но, кажется, и цепко держит. Чужие мы здесь, Дмитрий.

      – И мне, милая, как-то тоскливо здесь, но если верить Вавиле, то в городе ещё хуже, нет работы там, дом купить – денег нет, пропадём. Обещал помочь, Вавила-то, вот и пойду, на послезавтра договаривались, у реки ждать будет.

      – Сходи, хуже не будет. Человек он хороший, ещё тогда – три года назад, когда вместе переселялись, весёлым мне показался. Детей веселил и ты, вроде как, сдружился с ним. Сходи, может быть что-нибудь и посоветует.

      И вот на сегодня, через два дня после того разговора, Дмитрий всё ещё не мог определиться:

      – Вроде, как и не в разбойных буду людях, а в то же время ходить, узнавать, кто и где какие грузы вести будет, и весть слать, где, когда и кого бить… – Так и не говорил он, что со смертоубийством, кулаков и мироедов трясти, бедноте помогать, а это, вроде как, и доброе дело… и себе помогу. Оно и верно, Виринея говорит, чужой дом он и есть чужой… Глаза, ишь ты, глаза сказала недобрые… – А! – махнул рукой. – Приму предложение его, глядишь потихоньку новым, своим домом обзаведёмся.

      Злой умысел.

      За час до назначенной встречи дождь осыпал землю последней влажной пыльцой и меж крупных облаков рассыпавшейся на серые осколки тучи, всё чаще и чаще стали пробиваться тёплые солнечные лучи. Запарило – с промокшей земли потянулись ввысь трепыхающиеся белёсые нити. Улыбнулся лес, вплотную прилепившийся к реке – изумрудом засияли его листья и тонкий аромат умытых трав и цветов окутал двух людей, о чём-то мирно беседующих у заигравшей реки, накрывшейся тонким ажурным полотном, свитым мелкими рыбёшками из расходящихся по глади кругов.

      – Ты, Вавила, обскажи ему всё обстоятельно. На меня сошлись, пусть знает и ценит мою доброту и ласку. А за это, друг ты мой ситный, надо не только низко в ножки кланяться, но и службу верно нести.

      – Вот оно как! Значит, и я должен благодарить тебя и в ножки кланяться, что жизнью и волей своей рискую, а ты, значит, благодетель… – подумал Вавила, мысленно покачивая головой. – Что-то неладное ты задумал, но послушаю, чем ещё удивишь.

      – Человек он мне совсем неизвестный, а потому ты, Вавила, сходи в деревню-то, ту, откуда