Доноры за доллары. Михаил Серегин

вообще беретесь за подобные дела, ответьте мне на этот простой вопрос?

      – Если человек меня просит, как же я могу отказать? Я же не зверь, правда? Да к тому же и сумма соответствующая прилагается.

      – Не будьте так самоуверенны. Мне кажется, все эти несчастные случаи в последнее время становятся слишком подозрительными и нереальными. Не забывайте, что мы все под пристальным наблюдением.

      – Мы под наблюдением? Что вы, Степан Алексеевич! Под наблюдением наши молодые кадры, которые при случае нужно увольнять – мы же и без них справлялись, правда?

      – Ну, это вы зря. Хорошие люди никогда не помешают. Ладно, вы, конечно, вне всяческих подозрений, как и вне конкуренции. Хотя этот Воробьев неплох, неплох, надо признать. Как он мог тогда с той девочкой так неаккуратно – не понимаю. Рука точная, сильная, и видно, что талант.

      – Ну, со всеми бывает, что ни говори. Кстати, а что этот строптивый терапевт постоянно возле морга крутится?

      – Кого вы имеете в виду? Ладыгина?

      – А у нас есть еще кто-то сильно строптивый, кроме него?

      – Пусть себе крутится – его проблемы.

      – Ну, не скажите. В прошлый раз вон как нехорошо получилось с телом.

      – Да, получилось нехорошо. К тому же вы меня не предупредили – я выглядел полным идиотом. Но вы разобрались с виновными?

      – Я сделал им выговор и этим ограничился. Не хватало еще, чтобы они пошли к Штейнбергу жаловаться. Хороши бы мы были тогда, а, Степан Алексеевич?

      – Согласен, Сергей Львович.

* * *

      – Уходите?

      – Ухожу.

      Юдин грустно, но твердо смотрел на меня сверху вниз, стоя возле стола.

      На столе лежало его заявление об уходе по собственному желанию. Я перечитывал его уже не в первый раз и все не мог придумать, что бы ему такого на прощание сказать. Сказать такое, что ему потом захочется вспомнить, и вспомнить не без удовольствия.

      – Куда уходите, Павел Петрович? – спросил я, так ничего и не придумав.

      – В Склифосовского меня звали. У меня там научный руководитель служит. Буду над кандидатской работать, – терпеливо объяснил мне Юдин.

      Я ему был благодарен за то, что в его голосе не было совершенно никаких эмоций, – в противном случае мне было бы непросто не наговорить ему лишнего.

      – Науку, значит, будете двигать?

      Юдин молчал.

      – Замечательно, – бормотал я, подписывая заявление. – Теперь пожалуйте к Штейнбергу.

      Он молча вышел, а я подумал что-то о том, что крысы бегут с корабля. А потом устыдился и отругал себя. За что мне было его судить?

      Я, например, тоже хорош. Мог бы уже давно принять какие-нибудь меры, разобраться сразу же и до конца. Вот поди ж ты – меня не касается, ну и ладно. Времени потерял достаточно – носился со своими личными проблемами. Теперь большая часть следов потеряна – ничего никому не докажешь. Догадывайся теперь, не догадывайся – твои личные трудности. Ничьи догадки для следствия ничего не значат без вещественных доказательств. А где они теперь, эти доказательства? Нету их, и все тут.

      Другое дело, что если уж что-то серьезное