Цунами. Анатолий Курчаткин

распирало от возбуждения. Ему хотелось иметь сейчас в комнате грушу и вволю побоксировать с ней. Оказаться на гаревой дорожке на стадионе и изо всех сил рвануть стометровку. Разбежаться и прыгнуть с шестом в высоту. И если бы действительно имел сейчас возможность это сделать, то поставил бы мировые рекорды.

      Но так как у него не было подобной возможности, он с полного роста упал на пол, приняв тело на руки, и стал отжиматься. Двадцать один, тридцать три, сорок пять, считал он.

      Когда счет перевалил за полусотню, Рад услышал свое имя.

      – Радусик! – звала его Женя-Джени. – Радусик! Таким именем она наградила его нынче ночью.

      Рад отжался в последний раз, поднялся рывком на ноги и, подойдя к кровати, сел на постель.

      – Проснулась. Привет, Жечка.

      Это было имя, которое придумалось у него для нее сейчас, вот в этот миг.

      На лице Жени-Джени появилась гримаска недовольства.

      – Не называй меня так. Мне не нравится.

      – Ты же называешь меня Радусиком.

      – Ой, ну Радусик – это так нежно, так ласково. Так влюбленно, – добавила она, сделав цезуру и произнося «влюбленно» с подчеркнутой затаенностью. – Не знаешь, – произнесла затем Женя-Джени, – когда все собираются линять?

      – Да пора уже подниматься. Через час, примерно так. Он подталкивал ее к отъезду. Его бы даже больше устроило, если бы ее не было здесь уже через пять минут. Ему хотелось остаться одному. Точнее, наедине с письмом Дрона.

      Женя-Джени, однако, закрыла глаза и заворочалась, устраиваясь заново для сна.

      – Отлично, – сказала она, затихнув. – Я еще посплю, а когда все уедут, я тебя жду. Радусик, – пролепетала она через паузу.

* * *

      Обедать Женя-Джени потребовала везти ее в город.

      – Терпеть не могу есть дома. Человек рожден не для того, чтобы сидеть в четырех стенах. Хочу горячего, и в ресторане, – сказала она. – А заодно еще и в монастырь сходим. Тысячу лет, со школы еще, там не была.

      – Собираешься в монашки? – с серьезным видом спросил Рад.

      – Еще не хватало. Не представляю, как это – сидеть в четырех стенах, и только молитвы.

      – И зачем тогда тебе монастырь?

      – Ты это без шуток? – во взгляде, каким она посмотрела на него, было возмущение. – Прикосновение к святыням истории возвышает человека.

      – Сама додумалась? – Теперь Рад не сумел скрыть иронии.

      – Ах, ты издеваешься! – воскликнула Женя-Джени. – Ох, я наивная. Так меня легко обдурить. Сколько настрадалась из-за этого – и все равно.

      – Если б было все равно, все бы лазили в окно, – ответил Рад старой детской поговоркой-дразнилкой.

      Он не знал, как с ней разговаривать. О чем и как. Поэтому из него и лезла эта дурашливость. Которой он и сам был недоволен. Был недоволен – и не мог от нее избавиться.

      – Нет, я не лазаю в окна. Я предпочитаю в дверь, – без всякой шутливости в голосе произнесла Женя-Джени. – Через дверь – много проще. Не говоря о том, что естественней.

      – Вот и я о том же, –