Желанный царь. Лидия Чарская

Годунов, не медля ни минуты, расстегнул ворот кафтана, взял с груди своей привешенный на золотом гайтане тельник, приложил крест к губам и торжественно произнес:

      – Клянусь на сем кресте животворящем, что ни слова не молвил я облыжно и доподлинно передал те речи звездочета государю моему.

      И снова спрятал тельник и застегнул рубаху и запаны кафтана.

      Борис, раздавленный и уничтоженный, безмолвно опустился в кресло.

      Ни кровинки не было в лице царя. И только черные глаза горели тем же жутким пламенем, сильнее и острее прежнего.

      – Что делать, Семенушка! Что делать! – в забывчивости, обессиленный и несчастный, шептал Борис.

      Тогда «ухо и око государево» снова склонилось над плечом царским, и торопливо, шепотом, Семен Никитич излагал своему венценосному племяннику те планы, которые назрели в его мыслях не вчера и не недавно, а на протяжении долгих месяцев усиленных дум, планы – погубить бояр Романовых.

      Он говорил. Борис слушал. Изредка только гримаса отвращения пробегала по губам царя, и полные ужаса слова срывались с языка:

      – Полно, боярин! Да можно ль так? Да ведь они ближние мои «думцы»? Ведь вельможи первые на Руси?

      – И… и… государь великий! Не бойся! А Бельский? А Мстиславский? Нешто не первыми они близ трона царского стояли покойному Грозному царю? Мстиславский[2] по крови ближе чай был, нежели Никитичи, а по твоему приказу куды они девались, те старики? Ты только мне повели, а уж я сам управлюсь с ними! Так оплету, такую завируху заварю, что и оглянуться не успеешь, как твои первые ближние вельможи последними изменниками царскими перед очами всей Руси предстанут. Только попусти, только дозволь!

      Шепот Семена, его бледное лицо, его трепещущие речи тяжелыми цепями, грузным камнем падали на сердце царя… Он задыхался. И гадок, и страшен казался ему в эти мгновения его дядя, собиравшийся так легко оклеветать и погубить невинных, порождением ада чудился он ему.

      Но тонкая, жалящая как змея, мысль тут же одновременно вползала в голову царя.

      – Полно! Невинные ли? Взглянуть достаточно на Федьку Романова, на его царственную осанку да на великокняжий вид… Чай не раз мнил себя орлом на царском престоле… Небось!..

      И снова словно огненными буквами пронизали страшные слова мозг Бориса:

      «От рода Романовых восстати и имать скипетродержец Российский!»

      Инокиня Марфа (великая старица Марфа; в миру Ксения Иоанновна Романова, до брака Шестова) – мать царя Михаила Федоровича, супруга Фёдора Никитича Романова (патриарха Филарета).

      Дрожь ужаса пронизала все существо царя. Холодный пот выступил у него на лбу.

      – А Федя… сын! Законный мой царевич… приемник! Куды ж они его?.. Злодеи! Изверги! Пусть гибнут лучше, нежели Феодора моего лишать престола, детище мое, царский корень мой!

      И, задыхаясь от волнения, царь порывисто привстал с места.

      – Семен Никитич! Дядя! – произнес он чуть слышно, срывающимся шепотом, – делай, что знаешь, губи, кого знаешь,

2

Мстиславский приходился родственником Иоанну Грозному.