Ведьмин век. Трилогия. Марина и Сергей Дяченко

отражающиеся от белого потолка, выхватывали из полумрака то резко выдающиеся скулы, то темную полоску сомкнутых губ, то глаза, ввалившиеся так, что глазницы казались круглыми черными очками.

      Она не живая.

      Страх ударил, на мгновение лишив дара речи, прихлопнув, парализовав; Клав стиснул зубы. Это он знал и раньше, но знать – не значит верить.

      – Ты не Дюнка, – сказал он глухо. – Зачем ты меня обманывала?

      Беззвучно захлопали ее мокрые, сосульками слипшиеся ресницы.

      Если она не Дюнка, откуда у нее этот жест?!

      – Ты не Дюнка, – повторил он сквозь зубы. – Не притворяйся. Дюнка не стала бы меня… убивать.

      Чуть шевельнулись темные губы. Слово так и не сложилось.

      – Я виноват, – сказал он глухо. – Но у меня… теперь у меня нет выбора. Потому что я хочу жить…

      – Клав… – Он вздрогнул от звука ее голоса. – Прости, я не… только не отдавай меня… им. Я люблю тебя, Клав… Я… клянусь. Не отдавай… Я боюсь…

      – Признайся, что ты не Дюнка. Признайся, ну?!

      Очередная вспышка света высветила две блестящих бороздки на ее лице:

      – Что я… не я?.. Как скажешь…

      Он хотел сказать – «уходи откуда пришла». Но не сказал. В горле стоял комок.

      – Оставайся. Ты свободна… делать, что хочешь. Но я тебя боюсь… Дюнка. Я уйду.

      – Не… покидай…

      – Я хочу жить!

      – Клав… не покидай… меня… будем вместе. Пожалуйста…

      Она шагнула вперед, протягивая руки. Клав отшатнулся, будто его ударили, метнулся прочь, захлопнул за собой дверь.

      И услышал глухой стон. Совершенно нечеловеческий звук; так мог бы стонать упырь, упустивший добычу…

      И сразу – детское всхлипывание.

      Он забыл, где лифт.

      Ударившись в чью-то дверь, он вылетел на лестничный пролет и кинулся вниз, охваченный паническим, тошнотворным ужасом. Он несся прыжками, чудом не подворачивая и не ломая дрожащие ноги; его ботинки грохотали по бетонным ступеням, и ему казалось, что в полутьме ночной лестницы за ним гонятся. Бесшумно и страшно.

      Потом бесконечная лестница закончилась; на улице, освещенной огнями, не было ни души. Клав перебежал к противоположному тротуару и, не удержавшись на ногах, упал на четвереньки.

      Никто не видел его. Разве что старушка, страдающая бессонницей, да влюбленные, проводящие ночь во взаимных ласках, могут взглянуть сейчас в окно и увидеть посреди пустой улицы шатающегося подростка-наркомана…

      Телефонов было три. Шеренга, застывшая в ожидании жетонов.

      Клав обшарил карманы. Жетонов не было; впрочем, этот номер относится к числу немногих, для которых платы не предусмотрено…

      А, вот ключ. Ключ от съемной квартиры; ключ от двери, за которой тоскливо стонет… нет, не надо вспоминать. Ключ жжет пальцы, прочь его, прочь…

      Кусочек металла звякнул в железном брюхе урны. Клав не испытал облегчения.

      В телефонной трубке равномерно гудел космос. Клав поднял глаза к единственной звезде, одолевшей и тучи, и заслон высоких крыш; если у космоса есть голос – это голос пустоты