Ведьмин век. Трилогия. Марина и Сергей Дяченко

инквизитора…

      Она нервно закусила губу:

      – Мне… грустно. Я не вижу себя… здесь. Нигде. Мне кажется… если я подойду к зеркалу, там отразятся… комната, мои вещи… а меня не будет. Ведьма, которая работает против ведьм. Невеста без жениха… Как будто я ваша вещь – притом дешевая и уже бывшая в употреблении…

      – Ты – мой сотрудник, – мягко сказал Клавдий. – Мой союзник. Мой, если хочешь, друг.

      – У вас нет друзей.

      – Откуда ты знаешь?

      Ивга опомнилась.

      Вечерело. Где-то далеко, наверное, в открытом ресторанчике за углом, пронзительно звенело банджо. По светло-серому, вылизанному ветром асфальту прошли красные лаковые туфли на невозможно высоких каблуках. Владелицы туфель Ивга не видела – так низко опустила повинную голову.

      – Ты что же, Ивга? Опять? Тайное выковыриваешь на свет, делаешь явным?

      – Это не тайное. – Ивга решилась на него посмотреть. – Человек, который хоть чуть-чуть с вами пообщается, сразу поймет, что у вас не бывает друзей.

      – А профессор Митец?

      – Просто приятель. Наверное, по привычке. По старой памяти.

      Клавдий чуть усмехнулся:

      – Надо полагать, я не способен ни на преданную дружбу, ни на возвышенную любовь.

      Она отвернулась:

      – На возвышенную любовь… Вы способны. Я знаю.

      – Тебе ли не знать… Ты ведь видела ту замечательную кровать, пастбище возвышенной любви…

      – Не ерничайте!..

      Ей вдруг стало до слез обидно. И не понятно, чья это обида – Ивгина? Клавдия? Или той ведьмы, в чью душу она слазила сегодня без всякого на то права?

      – Не ерничайте… Хоть любовь-то… не трогайте. Да, кровать ваша пошлая, да, Назар меня бросил… Но любовь… любви от этого ни холодно ни жарко. Она не спрашивает… Ей плевать, что мы о ней думаем; ей плевать, что нам, вот именно нам ее почему-то не досталось… Но она просто есть. И мне от этого, может быть, чуть легче…

      – Это философия. Любовь есть объективная реальность, не зависящая от нашего восприятия…

      – Смейтесь. Можно даже чуть громче. Смейтесь…

      – Я не смеюсь… Сверхценность.

      – Что?

      – Сверхценность… Для тебя – то, что ты называешь любовью. Для нынешних ведьм – по-видимому, Мать…

      – А для вас, по-видимому, сигареты. Все, я пошла.

      У нее хватило злости не замешкаться и не оглянуться.

      Солнце все опускалось, теряясь за крышами; на улицы наползала тень, и рекламные вывески многочисленных летних баров оживали, открывались, как глаза ночного зверя.

      Банджо в ресторанчике за углом смолкло. Теперь там пел под гитару широкоплечий, неестественно голубоглазый мужчина в щегольском пиджаке и потертых джинсах; ни на кого не глядя и ни о чем не думая, Ивга присела за ближайший столик.

      – Слушаю вас, девушка…

      Она с опозданием вспомнила, что у нее нет денег. Только на мороженое…

      – Мороженое.

      – Что еще?

      Голубоглазый пел хорошо. Что-то про весну и про дождь.

      – Больше ничего. Мороженое…

      – И