Крутые белые парни. Стивен Хантер

ее в карман в тот момент, когда вошел Гарри Фант. Гарри, самый старый из надзирателей, был в своей синей форме, при нем имелись радиотелефон и дубинка. Револьвера у него не было.

      – Ламар, – сказал Гарри.

      – Мы бежим отсюда. Прямо сейчас. Нас трое: Ричард, Оделл и я. И ты тоже.

      Гарри вскинул на него глаза и шумно проглотил воздух. Его старческие веки увлажнились слезами:

      – Ламар…

      – Мне пришлось убить в вашем душе этого ниггера – Малютку Джефферсона. Он хотел меня поиметь. А я знаю, что ты спер в канцелярии нужные бланки и можешь вывести нас из сектора камер, провести через пояс безопасности в коридор А, а оттуда во второй административный корпус.

      Старик был уничтожен. В нем не осталось ничего – ни духа, ни злости. Ничего, кроме немощной слабости. Он стал похож на замерзший в холодную зимнюю ночь цветок. Он потупил взор, моля о пощаде.

      – Я не могу это сделать, Ламар. Прошу тебя, не заставляй меня делать невозможное. Моей жене необходима операция. Внучка болеет легкими. Нам надо ее…

      Но Ламар был неумолим:

      – Можешь, Гарри, еще как можешь. Ты пойми, здесь будет ад, когда обнаружится труп Малютки. Ниггеры меня убьют. Я не могу допустить, чтобы это произошло со мной и моими людьми. Мне придется ссучиться, я превращусь в стукача, а между прочим, это ты поставлял героин папаше Кулу, а ЛСД и фенобарбитал – Родни Смоллзу, и ни одна душа, кроме меня, не знает, что ты работаешь на два фронта. Да ведь ты и сам иногда балуешься амфетамином и приторговываешь порошком, верно? А теперь отгадай, сколько мне понадобится времени, чтобы сдать тебя и тому и другому? Правильно, старик. Все произойдет очень и очень быстро. Они разорвут тебя в клочья. Ты превратишься в мокрое место, кошкам Оделла поживиться будет нечем, так мало от тебя останется.

      Гарри нервно посмотрел на часы. До закрытия камер оставалось около двадцати минут. Примерно столько же было в его распоряжении. Потом с ним будет покончено, как и предсказал ему Ламар.

      – Хорошо, – сказал он. – Будет неплохо, если при этом вы стукнете меня по голове. Это здорово поможет делу, а я еще, пожалуй, и медаль получу.

      Дело было вовсе не в громадном росте Оделла. И не в том, что у него расщепленное нёбо, а в верхней губе дыра глубиной с Марианскую впадину. И не в том дело, что у него неимоверно длинные руки, а зубы черны, как гудрон. Не в том дело, что из-за своего физического уродства он мог дышать только ртом, причем, когда он шел, это дыхание становилось таким шумным, что казалось, будто по железу водят грубым напильником.

      Больше всего в Оделле поражала голова. Это было странное сооружение ромбовидной формы. Создавалось впечатление, что голову вынесло из туловища каким-то нелепым взрывом: из маленького, точечных размеров подбородка вырастал широкий бледный лоб, который венчала конусообразная шапка ярко-рыжих волос. Оделл был покрыт веснушками, как Гекльберри Финн, но его глаза были начисто лишены какого-либо выражения.

      Он держал