Жена винодела. Кристин Хармель

в кобуру не убрал.

      – Итак. – Смех оборвался так же внезапно. – Чем ты тут занималась? Когда женщина в одиночку спускается в погреба, это уже подозрительно, а ты еще и погасила свет, как только услышала мойголос. Почему? Что ты задумала? Ты что-то прячешь?

      – Нет, ничего. – Селин сложила руки в умоляющем жесте. – Клянусь, я просто… Вы меня перепугали.

      – Извинений мне не надо. Мне надо знать, что ты делала там, внизу.

      – Просто… просто побыть в одиночестве.

      – В одиночестве?

      – Да.

      – Да, господин гауптман, – поправил ее офицер, – обращайся ко мне как положено.

      – Да, господин гауптман, – быстро произнесла Селин.

      – Теперь объясни, что это значит. Какое отношение имеют погреба к одиночеству?

      Селин должна была сказать правду.

      – Я тоскую в разлуке с родными. А мой отец, сколько я себя помню, работал на винодельне в Бургундии. Он делает – делал – вино, и когда я чувствую себя особенно одинокой…

      – С какой целью ты здесь? – перебил немец, и Селин сообразила, что бормочет себе под нос.

      – В погребах я чувствую себя ближе к отцу. Они напоминают мне дом, который я, может быть, больше не увижу.

      Немец принялся рассматривать Селин, и глаза его потемнели. Наконец он убрал пистолет в кобуру, и Селин облегченно расправила плечи.

      – Спускаться в одиночестве в погреба – подозрительное действие, особенно для женщины. Нам известно, что там ведется подрывная деятельность против фюрера. Совсем недавно, на прошлой неделе, мы раскрыли в Аи подпольную типографию. Человек печатал у себя в винном погребе листовки. Знаешь, что с ним стало?

      Селин покачала головой, боясь, что угадала.

      Офицер широко улыбнулся, оскалив острые, словно звериные, зубы, и, глядя Селин прямо в глаза, наставил на нее, как пистолет, большой и указательный пальцы правой руки.

      – Мы расстреляли его, мадам. И если я когда-нибудь застану тебя одну в погребах…

      – Поняла. Господин гауптман.

      Офицер не шелохнулся и не отвел тяжелого взгляда.

      – Ты, – его губы презрительно искривились, – упомянула об отце. Он у тебя еврей, верно?

      Внутри у Селин все перевернулось, и пришлось собрать все свое самообладание, чтобы держаться спокойно.

      – Да. – Отрицать не было смысла, немец наверняка все уже знал. Селин слышала, что германская комендатура ведет учет очень аккуратно.

      – Ни за что бы не догадался, в тот раз. А сейчас вижу. А ты очень хорошенькая для еврейки.

      Селин почувствовала, как вспыхнули щеки, не то от страха, не то от смущения. Она промолчала, а офицер прищурился:

      – Я только что сделал тебе комплимент. В ответ ты должна меня поблагодарить.

      Селин сглотнула:

      – Благодарю.

      – Прекрасно. Теперь вот еще что. Вряд ли мы были представлены друг другу как полагается. А ведь тебе, мадам Лоран, следовало бы знать мое имя. Особенно если нам предстоит стать друзьями.

      – Друзьями?

      Офицер