Никогда не кончится июнь. Изабелла Кроткова

в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.

      Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.

      «…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»

      Я невольно вцепилась в стул.

      Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала – точь-в-точь в таком порядке…

      – Ты что, бывала у него, что ли? – подозрительно спросил Степан и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.

      – Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?

      И он кинулся к эфедрину.

      – Это не подойдет?..

      – Нет! – взвизгнула я не своим голосом.

      – Тут еще валерьянка есть… – деловито сказал парень, перебирая пузырьки.

      Я вскочила.

      – Мне ничего не надо… – И голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.

      – Ладно, ладно, – махнул рукой племянник, – как хочешь… Тогда на вот, водички попей.

      «Бабочки… – подумала я. – Бабочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»

      И почувствовала, что схожу с ума.

      – А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? – неожиданно спросил Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.

      Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:

      – Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.

      И почему-то никак не могу закончить…

      – Ниче себе! – Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. – А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!

      Парень заметно воодушевился, предвкушая вечер классической музыки.

      Но настроение у меня резко упало, надо мной все еще витал обрывок улетевшего голоса, опускаясь на дно памяти тяжелым осадком, и я почувствовала, что все больше запутываюсь в какой-то невидимой паутине.

      А тут еще эти ноты, которые сами собой пишутся по ночам, как какой-то чертов «Реквием»…

      – Не буду я их играть, – грубо сказала я, ставя на стол пустой стакан. И твердо добавила: – Ни за что!

      Степа помолчал, потом убрал стакан на полку и расстроенно промолвил:

      – Ну ладно…

      Незаметно на город опустился теплый летний вечер, и неумолимое приближение ночи почему-то вызвало болезненную, щемящую тоску.

      Видя, как сгущается за окном темнота, я внезапно испытала острый прилив отчаянья и, сама того не осознавая, вдруг вцепилась в Степин локоть, безумно боясь его отпустить. Словно в это мгновение только его рука держала меня на земле, а выпустив ее, я, как шар, наполненный гелием, взлечу в темное небо, и назад мне уже не вернуться…

      В полумраке комнаты я повернулась к рыжему мальчишке и уставила на него умоляющие глаза.

      – Будь рядом! Всегда! Понял?

      И сама поразилась своей интонации.

      Он, кажется, ничего не понял, но ухмыльнулся и сказал:

      – Понял, принцесса!

      Я, по-прежнему не отпуская, держала его руку в своей.

      Что ж, мне достаточно