Вахта Барса. Петр Альшевский

картошки с бифштексом и зеленью, тут она неплохая – мы, Ларочка, несокрушимы. После ужина я посижу на унитазе, потом спать.

      Не по телефону, не на лифте, ногами по лестнице, никому не доверяя, он пошел сам: в руках Шивы не только барабан, но и дубина – Мрачный Трефа рассказывал Исаковой. Лариса травится: тук-тук. Мягко… дубиной… без барабанов… некоторые не думают быть посветлее, я лежу связанной на космическом корабле, изумрудное платье задралось, открывая щербатые бедра, главное событие – выпал снег, покинутая планета расписывается холодными красками, от меня не укрылось как я расслаблена; в океане космоса, в его материнских водах, мне не суметь проснуться, капли пота уползают со лба изгибающейся гусеницей, я разгибаю прутья… я соскальзываю в вечность… на меня залезает вернувшийся Трефа. Ему еще жить. Бороться с собой, захлебываться в миражах: смертельно ранив змея Пифона, Аполлон над ним грязно надругался. В одиночку. Два раза. Похоже, ты не завелась… Какая-то ты вялая. Улыбаешься, не реагируя… Чего ты? Эй, чего ты?!..

      Она ушла, ее не осталось.

      Переходила реку по сплавляющимся бревнам, перепрыгивая с бревна на бревно пока бревна не кончились – и берега нет. Но я не видел ее в скорби. Двадцать одно, Трефа.

      Очко. Количество слов в зороастрийской молитве Ахунвар. Помолимся за Лару, поплачем; ты написал музыкальную тему для тенора, хора и произвольно ревущего осла, я ответил автобиографическим эссе «Кумаро Дзен»: вбирая энергию не на концертах, ни в церквях – на кладбищах.

      Бирюзовый пар изо рта. Куртка нараспашку.

      Неосторожность…

      Под ней два свитера, байковая рубашка и майка-намек с перекрещенными катанами.

      Ты умнее, чем они думают.

      Они думают. Я в долгу перед этим воздухом. Бутылка упала, на горлышко налип снег, отхлебнем же через него, не счищая; перекурив у Авраама, ангелы поперли уничтожать Содом и Гоморру, за ними увязался прожженный мизантропией виноградарь; сделаем дело и выпьем, я захватил, вас трое, я… и вы один, вы единый бог, у меня расстроилось в глазах, предварительно я пил, не скрою, от кого же из нас запах нетрезвого обмочившегося мачо? Слово из языка племен с Пиренейского полуострова – разит от меня, я человек не из вашей команды, заполняющей постели смердящими мертвяками, сегодня не останется и трупов, вы скажете – пыль, сострадающий заметит: прах; когда я сижу на земле, между ней и мной только моя жизнь, хей-хей! не прогнусь, дешево не отдам; цыц, смертный! сдаюсь. Собачья смелость пропадает в момент, унюхав волчье дерьмо; «праведник цветет, как пальма» – воодушевляя, рассказывайте безусым ягнятам. А я еще выпью. Я не в завязке.

      С чувством обреченности приходит покой. Стальную дверь жучок не съест, друг не сломает, я умру и кровотечение остановится; кукловоды утратят надо мной власть, телевизор в темноте неприкаянно замерцает, подчеркивая соразмерность потерь, находок, расколотого топором арбуза, поточных ребусов, бессистемных забав озверевшего интеллекта, да смени ты диск, не шуми электродепилятором