Многочисленные Катерины. Джон Грин

его и засмеялся, Гассан расхохотался следом:

      – Я пытаюсь уберечь твою жалкую задницу от прямого попадания в ад!

      – Слезь с меня, а то я и правда туда попаду, – прохрипел Колин.

      Гассан послушался и мгновенно принял серьезный вид:

      – Так в чем проблема?

      – Проблема в том, что она меня бросила. В том, что я один. Боже, я снова один… Более того, если ты не заметил, я полный, полный неудачник. Я – бывший. Бывший парень Катерины XIX. Бывший вундеркинд. Это раньше я был вундеркиндом. А теперь я ничтожество.

      Как Колин уже бесчисленное количество раз объяснял Гассану, между словами «вундеркинд» и «гений» была огромная разница. Вундеркинды очень быстро усваивают то, что другим уже известно, а гении открывают то, что прежде никому не было известно. Вундеркинды запоминают – гении творят. Большинство вундеркиндов, вырастая, не становится гениями. И Колин был почти уверен, что входит в это злополучное большинство.

      Гассан снова сел на кровать и почесал поросший щетинкой двойной подбородок:

      – Так в чем проблема – в гениальности или в Катерине?

      – Просто я ее очень люблю, – ответил Колин.

      По правде говоря, для Колина эти проблемы были связаны. Самая главная проблема заключалась в том, что он – особенный, великолепный, гениальный – был… точнее, не был. Он не был значимым. Колин Одинец, знаменитый вундеркинд, не менее знаменитый ботаник и зитцпинклер, ветеран Катеринских побоищ, не был значим для Ее Величества Катерины XIX и для всего остального мира. Внезапно он перестал быть чьим-то «мальчиком» и подающим надежды вундеркиндом. А это – выражаясь сложными словами, как подобает вундеркинду, – было отстойно.

      – Гениальность, – фыркнул Гассан, пропустивший мимо ушей признание друга в любви к Катерине, – это фигня. Ты просто хочешь быть знаменитым.

      – Нет, неправда. Я не хочу быть значимым, – возразил Колин.

      – Вот. Как я и говорил, ты хочешь славы. Слава – это новая популярность. Новой топ-моделью Америки ты не станешь, зуб даю. Так что ты хочешь стать новым топ-гением Америки и теперь – не обижайся – ноешь, потому что до этого еще не дошло.

      – Утешитель из тебя никудышный, – пробормотал Колин, уткнувшись в ковер.

      – Вставай, – сказал Гассан, подошел к нему и протянул руку.

      Колин ухватился за нее, подтянулся, а потом попытался снова лечь. Но Гассан вцепился в него мертвой хваткой:

      – Кафир, у твоей сложной проблемы есть очень простое решение.

      [три]

      – Путешествие, – сказал Колин.

      Они с Гассаном сидели на черном кожаном диване. У ног Колина лежали переполненная матерчатая сумка и туго набитый рюкзак, в котором не было ничего, кроме книг. На точно таком же диване напротив сидели родители Колина.

      Мама Колина ритмично качала головой, как метроном.

      – Куда? – спросила она. – И зачем?

      – Не обижайтесь, миссис Одинец, – сказал Гассан, положив ноги на кофейный столик (чего нельзя было делать), – но вы не поняли. Куда и зачем – совершенно не важно.

      – Подумай